Биография Сергея Сергеевича

На тебе же лица нет, Сергей...


1




- Третий день. Третий день. - Слава сокрушённо задёрнул занавеску.
На самом деле дождь лил уже четвёртый день, просто Слава один день подарил своей фирменной клюквенной настойке "Сакагавея", как он её называл.
Беспредметно и мято было за окном. Нервно бьющиеся кляксы рваных облаков, грязное обеденное марево, редкие озабоченные птицы метались туда-сюда. Довершала кататонию монотонная дробь, выстукиваемая болтавшимся на одном гвозде громоотводом.
Туда-сюда.
Слава отошёл от окна и замер перед креслом. Он старался угадать, не нассал ли сегодня ночью в его узорчатый велюр - с недавних пор завёлся у него подобный грешок. Осторожно опустился. Сухо. А запах... так тот уж давний.
Залётный порыв ветра, звякнув моросью, ткнул раму. Щёлкнул шпингалет. Слава покосился на дверь. Вроде запирал. В тесном, но тем и уютном дачном домике Слава чувствовал себя, словно в пещере. Или в родовом канале. Узкое и тёплое пространство, даже тесное. Свободного места едва ли хватит, чтобы развести костёр. Слава представил себе древних людей: сидят у огня, укутавшись в шкуры, щурятся от кострового жара; с трёх сторон их защищают вековые каменные массивы. За покрытым шкурой входом шумит ливень, на охоту с рассветом... Слава снова глянул на дверь. Вроде заперта.
Дачный кооператив "Радуга", улица 106, дом 33. Домик этот Слава купил у одной знакомой вдовы, за копейки - крохотный, снаружи резной, даже в чём-то нарядный, что, кстати, стало предметом нешуточной торговли с хозяйкой. Внутри же дом был оборудован в лучших традициях дачного вагончика, куда обычно ставят огородный инвентарь или запирают велосипеды. Единственное, что отличало внутреннее убранство домика от вагончика, была печь, не ахти какая печь, но зиму они со Славой провели достойно. За квартиру Слава выручил тридцать тысяч, плюс ежемесячная пенсия, как эвакуатору ЧАЭС. Треть он потратил на покупку дома и кладку печи, на оставшиеся деньги он жил. Так в свои сорок три Слава намеревался прожить до конца.
Не решаясь с чего же начать день, Слава подёргал ручки кресла - не болтаются - осмотрелся, поднялся с кресла и подошёл к вешалке с одеждой. Постояв, он взял грабли и переставил их за печь. Сделав это, он снова вернулся в кресло. Грабли медленно выпали из-за печи и с грохотом повалились на пустое ведро. Ведро затряслось. Слава подошёл к столу, смахнул с клеёнки крошки, потянулся к шторе, но остановил себя и вышел в тесную, наполовину заваленную хламом преимущественно зимнего характера, кухоньку. В раковине сиротливо лежала на боку алюминиевая кастрюля с остатками засохшего соуса, расколотая надвое кружка, полотенце валялось на полу, хлеб мок в лужице молока, погнутый черпак, проросший картофель. Неприятный осадок со вчерашней пьянки ковырнул Славу своим костяным когтем, но тут же уступил место мягкой лапке "хоть какого-то дела". Хоть что-нибудь делать, только бы не сидеть во всём этом, только бы не впускать в себя эту осеннюю немь, только бы...
Туда-сюда.
Всеми силами пытаясь запустить в себе маховик неги, Слава стал представлять, как наносит воды, подогреет её, вымоет посуду, вымоет с шампунем - пусть в доме пахнет чем-нибудь цветочным, починит, наконец, кресло, ковровую дорожку выколотит, а может даже и вообще генеральную уборку в доме сделает, а весной баню класть нужно начинать, сад возродить... К началу весны на дачи потянутся соседи... В приливе восторга он даже привычно рванулся к бутылю с "Сакагавеяй", но остановился. Сегодня совершенно не хотелось пить.
Заметно повеселев, Слава стал одеваться. Тельняшка, линялый лыжный свитер, сапоги, нашёл кусок проволоки и перетянулся вместо изрезанного вчера в клочья ремня, надел было телогрейку, но тут же снял. Можно взопреть и заболеть - это на раз-два.
Улица встретила его моросью и жидкой грязью под ногами.
Слава не был знаком с бывшими хозяевами участка раньше, но узнал кое-что от соседей. Нина и Валерий получили этот участок ещё в те времена, когда государство хоть и неохотно, но давало. Они были одни из первых на этой земле - корчевали, жгли пни, таскали валуны. Когда подрос сын - стали строить дом.
Слава неосторожно ступил на склизкую доску, его качнуло, и он больно ударился плечом о резной выступ откоса.
Домик сразу было решено делать маленьким, выходного дня, чтобы для огорода оставалось больше места. Шли годы - строительство дома продвигалось медленно. Все силы уходили на огород. А тут Саша, их сын, вернувшись из армии, увлёкся резьбой по дереву. Взялся за дом. Вот и получился такой нелепый теремок, высокий, в корявых узорах и торчащих во все стороны резных досках. Потом Саша заболел чем-то редким, его возили в Германию, Штаты - всё тщетно, Саша затухал на глазах. Нина ездила на заработки в Нидерланды, нянькой-сиделкой, всеми силами пытаясь удержать сына на плаву. Валера запил и умер. Участок захерел.
От их поистине монументальных теплиц, дренажных и оросительных систем, подвесной клумбы функционирующим остался лишь монолитный крытый домиком колодец, с рычажной системой и противовесом.
Морщась от острых капель и силясь сообразить раннее утро ли сейчас или просто хмурый полдник, Слава шлёпал по грязи к колодцу.
- Та-ак. - поджав в натуге губы, он погрузил ведро в воду. Покрепче ухватился за цепь, упёрся сапогами в ветвь дренажа, навалился торсом.
Груз противовеса раскачивало не то временем, не то ветром, не то нескоординированными Славиными движениями. Пятидесятикилограммовая гирька маятником летала у него перед глазами: туда-сюда, вперёд-назад. Поймать, что ли, да куда там. Туда-сюда... Он вспомнил, как "под шампанское" бил сына. Это была зима, новогодняя ночь, сразу после выступления Леонтьева. Крепко привязанная к батарее жена могла только кричать, что и делала. Но Слава знал, что соседи боятся его настолько, что даже милицию не рискнут вызывать. Шёл третий час ночи, и Слава был в ударе. Его куражило. Сына уже рвало кровью, когда Слава ещё только собирался начинать. Его раскачивало, и груз сейчас раскачивало. Туда-сюда. Било его и шатало. Вперёд-назад раскачивается гирька. Скулы у Дениски мягкие, потому что залиты гематомами, рот нелепо открыт - он не может его закрыть - суставные головки выбиты из суставных ямок. Сопли. И. Слюни.
Слава горестно вздохнул.
- Туда-сюда.
Тогда он впервые без "наркоза" трахнул сына в рот... Славе до боли в сердце захотелось вернуться в те времена.
Туда-сюда.
- Да замри ты, проказа. - он грубо рванул на себя трос, надеясь успокоить нервно раскачивавшуюся гирю.
Стальной трос натянулся тетивой, гирька грохнулась о кронштейн, Слава придал ускорение грузу, и ведро стало стремительно подниматься. Тут Слава оторопел, отшатнулся, да так, что едва не упал на разваленную садовую пристройку.
В ведре была голова.

2

- Ну вот.
Слава сделал два шага назад, нащупал спинку кресла, сел.
- Вот так ничего будет.
Закинул ногу на ногу. С сапога на ковровую дорожку стекала вода.
- Нет. - он рывком поднялся с кресла, принёс с кухни бутылку "Сакагавеи", налил в кружку. Сел.
Отпив настойки, он стянул сапоги, размотал портянки, надел сухие вязаные носки, калоши.
- Нет. - снова произнёс он, поплотнее задёрнул шторы и включил торшер. Вернулся в кресло. - Ну, давай знакомиться. Я Слава.
Насаженная на контроллер для чеков голова молчала.
- Хм. - Слава ещё отхлебнул. - Вот так да-а-а. Гость, ёпть.
Голова была крупная, медно рыжая, коротко стриженая, с недельной местами седой щетиной, без признаков распада. Отделена от тела на уровне портняжной линии.
- Молчишь, значит. Не хочешь представляться. Ну, молчи. А я, знаешь ли, доволен своей жизнью. Вот ты можешь подумать, что жильё у меня убогое, бомжацкое прямо. А я тебе отвечу. Не еби волыну в порох. И что ты мне сделаешь? - Слава раскатисто рассмеялся. - Ладно, вода закипела. - он кивнул в кухню. - Уборка у меня тут, генеральная.
Слава помыл миску, кастрюлю, разогнул и замочил закоревший овсянкой черпак, тоже сделал с ложкой, прибрался, вынес мусор, ковровую дорожку решил выбить, когда погода будет ведренней, а пока скрутил и поставил к печке, починил расшатавшееся кресло, приготовил еду: варёная картошка с рыбой и соусом. Выглянул в окно - заметно стемнело - гирька по-прежнему раскачивалась.
Туда-сюда.
- Ветер, видать. Слышь, гость, - битых часов пять провозился, ну, не пять - два, какая разница. К ночи дело, что ль? Главное теперь до завтра не увижу этого гадского света. От него с ума сойти можно. Изо дня в день - свет. Чёртов маятник. Колесо бесконечности. Кривой светящийся червь. Заебало, понимаешь, без купюр.
Слава устало опустился в кресло, на автомате вынул из тумбочки порно журнал, бегло пролистал, привычно остановившись на рубрике "Наши постоянные читатели". Маленькие с марку картинки, но какие живые, какие настоящие. По спине Славы пробежал озноб. Он сунул левую кисть себе под бедро, навалился на неё.
Какие маленькие и какие настоящие. Больше, чем эти развороты с гигантскими членами, важнее, чем многопиксельные оральные уродства. Рука постепенно затекала. В паху у Славы сладостно заломило, в глубине груди засосало. Закололо аналом. Задвигалось уздечкой. Заскользило кишкой. Забилось непослушным ребёнком. Заиграло двоечником.
- Плохой. Плохой мальчик. Получи. - Слава попытался выдернуть из-под себя руку. - Плохой. - он снова дёрнул плечом. - Ладно, иди, вечером поговорим. Сходи, погуляй...
Вперёд-назад.
Вот маленькая-маленькая марочка, подтянутый короткостриженый мужчина, Виталий-молот, сидит на кухне, на белом табурете, сквозь ярко алые стринги хребтом прочитывается тело члена. У Виталия водительские усы и неразборчивая татуировка на плече, явно морского происхождения. Слава не заметил, как погладил себя отсиженной кистью по ширинке. Виталию сорок три, он из Владивостока, Владика, как любит выражаться он. В графе "Слабости похотливой гадости" указано: копро-выдача, з.д. , Чмор (только гетеро.), изнасилование - asamspb . Слава скоро отмахнул несколько страничек назад: Автор: Виталий-Молот, Рязань. Ориентация - би. Раздел -реальные истории- (орфография и стиль языка автора сохранены). "Я и не представлял, что убивать может быть так прекрасно. Разумеется, наяву я никого не убивал. Но вот во время мастурбаций. В первый раз я помастурбировал уже в зрелом возрасте. Это произошло далеко от Владика. Через четырнадцать дней после моего распятья. Всё случилось внезапно. Я тогда приехал в отпуск к маме, а за неделю до этого мне исполнилось сорок. Один отпуск мне пришлось пропустить - главный мэнеджер фирмы поставил мне условие либо вытаскивание фирмы из жопы либо незамедлительное увольнение. Я ужасно устал за эти полтора года. И вот долгожданный отдых. Лёжа в кроватке, в маминой квартире я представлял, как завтра возьму велосипед и укачу в самый дальний лес по грибы. Ровно в 4-15 утра я уже спускался по крутой лесенке в подвал, в кирзовых сапогах, камуфляже, москитке, в руке подрагивало лукошко. В подвале оказалось темно, на ощупь я преодолел коридор, свернул, касаясь плечом труб отопления проскользил на далёкий огонёк. Тут моя рука упёрлась во что-то мягкое. Я вздрогнул: рука наткнулась на чью-то джинсовую куртку, а хриплый детский голос произнёс: - Попался, Залупка!.. Серёга, тут ещё один! Из темноты картаво донеслось: - Давай его сюда! Я рванул к выходу, но споткнулся... Три или четыре пары рук подхватили меня и потащили вглубь подвала. Я пинался и дёргался, но что может сделать сорокалетний офисный клерк с кучей дюжих и возбуждённых мальчишек? - За каждый звук получишь пузырь в жопу. Понял меня, ублюдок? - сказано вполголоса, понято мгновенно... В одном из тупичков подвала, прямо на полу горела свечка. Блики облизывали грубые цементные стены, мрачные силуэты и... рыжое тельце Графа, кобеля-колли из четвёртого подъезда. Его лапы были связаны так, что он принимал позу пловца на старте. - Раздевайся, Залупка! - осклабился наиболее крепкий из мальчишек. - Отпустите меня!.. Я никому ничего не скажу! - прошептал я. - Заткнись, урод!.. Ты и так ничего никому не скажешь! - сказал долговязый, что поймал меня, - А за то, что открыл свой рот, я тебя накажу! Тут я получил сильный удар в ухо и упал. - Раздевайся, сучара! - чьи-то мощные руки сдирали с меня камуфляжные штаны, плавки, футболку, керзачи... Я не питал никаких иллюзий. Понятно, что к своим сорока я уже начитался рассказов об изнасилованиях, но никак не мог понять, как это в попку может войти чей-то член, если даже маленький баллончик из-под дезодоранта туда не входил? Неужели меня сейчас будут трахать? От одной этой мысли было и больно, и стыдно. - Раком, падла! - крошечный фонарик, работающий от ручного рычага, зажужжал и вспыхнул прямо перед моими глазами. - Мить, а он очень даже... - процедил сквозь зубы щупленький белобрысый мальчуган с родинкой в форме сердца над губой. - Открой рот, цыпочка, и сделай дяде чмок-чмок! - перед лицом возник истекающий спермой и пахнущий собачьим дерьмом член с наколкой в виде пчелы, фонарик погас. Я попытался отползти в сторону, но получил ещё один удар в ухо: - Стоять, ублюдок! - при этом сильные пальцы открыли мой рот, и в ту же секунду в нёбо воткнулся чей-то член, член как член, не такой огромный, как в порнофильме, но этот член был Первым... Я подавился... Член лез в горло, и я совершенно не мог дышать. Меня стало рвать, а член всё лез и лез... Сзади вспыхнул свет: - Братаны, вы только полюбуйтесь на эту попку! - Вау!.. - член вылез из горла. - Залупка, тебя уже трахали в попку? Можешь ответить. - Нет... - А ты туда что-нибудь вставлял? - Да... Баллончик от дезодоранта... Один раз... - Зачем? - Хотел понять, как туда входит член. - А это зачем? - Не знаю... - Птенчик, а ведь ты пидор! А если ты пидор, подними попку повыше! Я даже не успел пошевелиться, как по самой дырочке прошла рука с едким вазелином, а внутрь вошёл чей-то палец. - Ааааааааааааааааххххх!.. - было очень больно. - А кому сейчас легко, Залупка? - палец вышел из попки, где-то в темноте чмокнул вазелин, и - ааааааооооооооопппс! - в меня вошло два пальца. - Пашка, подведите сюда второго! - сказал Серёга, и двое похожих друг на друга парней подтащили ко мне полудохлого Графа, а сам Серёга зажужжал фонариком - Смотри, тварь, какая должна быть жопа! Пёс заскулил, а я еле удержался, чтобы не заорать от воткнувшегося в меня члена. - Паша, это ты, что ли? - Ага!.. - самодовольно хмыкнул невидимый Паша и стал ритмично рвать мои внутренности, и в это же время в мой рот вошёл ещё один член. - Делайте фотку! - вспышка осветила подвал, но я ничего не увидел, кроме месива голых тел и окровавленной морды Графа. - Залупка, ты просто прелесть!.. За это ты получаешь приз!.. псина, ну-ка отсоси у Залупки! - кто-то из мальчишек ткнул мне его морду в пах. И в этот момент мне показалось, что задница совсем не болит, более того, мне чертовски приятно. Я стал двигаться в такт трахающим меня Паше и Серёге, Граф зачмокал и я... со стоном кончил за пару минут. - Эта шлюха кончила! - это был Митька, - А кто ей разрешил? За это, Залупка, ты будешь наказан! Сзади опять зачмокал вазелин, и в мою дырку упёрлось холодное стекло бутылки. - Пожалуйста, не надо бутылкой! Вы мне всё порвёте! Лучше трахайте меня в попу и в рот, сколько хотите, но не надо бутылкой!.. - мою речь прервал удар в ухо. Голова упёрлась в стенку, по спине ползали мурашки (впрочем, это могло быть крысиное дерьмо с пыльного пола), а в задницу лезла "поллитровка". Я ныл и ревел, боль отключала мозги... - Вить, не лезет... - послышался неокрепший дребезжащий голосок. - Ничё, в следующий раз влезет!.. Серый, пододвинь матрас! В темноте зашуршал матрас. Меня подняли и усадили на кого-то лежащего, не забыв ввести в ноющую дырку член. - Нагнись! Я нагнулся. Сзади зашуршали и - аааааааааааоооооппп! - в мою задницу вошёл ещё один член, а в рот - ещё один, уже обмякший. Вспышка - и фотоаппарат увидел работающие во мне поршни. Всё это было менее больно, чем проникновение бутылки, но тоже не сахар. Члены заёрзали в моей попке, тут вошли третий и четвёртый и где-то через минуту кончили. - Мить, у тебя пиво осталось? Дай глотнуть! - На... - Ну как, хорош на сегодня?.. - Ага... Только я ссать хочу... Эй, Граф, ты где? Граф заскулил в углу, и там же зажурчал бывший литр пива. - Вкусно, падла? Не думаю, что псу было действительно вкусно. - Тогда - десерт. Сейчас Залупка трахнет Графа, а Граф - Залупку, и мы вас отпускаем, мальчики. Граф, в позу! Колли послушно встал раком, а я стал теребить свой предательски висящий член. - Что, Залупка? Не стоит? По бутылке соскучился?.. Натравите не него собаку! Минут через десять работы под вспышки фотоаппарата я разрядился, и тут же на меня набросился Граф... Оппаньки!.. Кто бы мог подумать, что у этого хмыря такой гигант?.. Я ныл, я Граф всё работал, работал и работал своим поршнем, не обращая никакого внимания на вспышки и восторженные вопли Паш, Митьки и Серёги. Десять минут? Двадцать? Тридцать?.. Ну сколько же можно?.. Уффф!.. - Хорошо, сучата... Вы заработали свободу! Надеюсь, вы понимаете, что тебя выгонят с работы, а тебя из дому, если увидят эти фотки? - Митька говорил добрым "маменькиным" голосом. - И вот вам домашнее задание. Залупка должен разработать попку под пивную бутылку, а Граф... А для собачатины у нас есть непыльная работёнка завтра вечером. - Серый, у тебя камера на ходу? - На ходу. - Ждём тебя, Граф, завтра в семь вечера у входа в подвал... И не ссы: больно больше не будет! Всё, идите на хер отсюда... Я кое-как оделся, взял графа за ошейник и вышел из подвала. Ласково светило солнышко, на кустах чирикали ни о чём не подозревающие воробьи... Что было потом? Мальчишки из подвала больше не появлялись. Меня тянуло в подвал, и я несколько раз я натыкался на Графа, играющего со своим членом на ТОМ МЕСТЕ, и мы разряжались по очереди друг в друга, не говоря ни слова... Потом я уехал во Владивосток, а Граф остался в Рязани. Что касается меня, то я уже больше не смог заниматься сексом с женщинами. Странно, я мечтал о повторении того случая в подвале, но ничего подобного больше не случалось. Сознательно или нет, я выполнял и перевыполнял своё "домашнее задание", и теперь в мою попку легко входит бутылка из-под шампанского. А толку?.."
- Ох-ох. - Слава в забытьи излил семя себе на живот. Сладостно млея и едва заметно сокращая ягодицы, он открыл глаза. В упор на него глядела голова. Она по-прежнему была свежа и гордо торчала на контроллере для чеков. Рука ещё не успела налиться кровью и трепетно стонала мурашками.
Слава в полной тишине допил остатки "Сакагавеи".

3

Слава разлепил веки.
- Снова в кресле уснул. Заебало. Теперь весь день спину будет ломить.
По стенам, крыше и в окно колотился мелкий дождь. По-прежнему монотонно постукивал громоотвод.
- Я буду звать тебя Сергеем.
За ночь голова заметно осунулась, просела под собственным весом и несколько накренилась. Веки словно бы сделались площе.
- Сергеем Сергеевичем. - Слава нехотя поднялся с кресла, сходил в кухню за настойкой. - Судя по цвету занавесок у тебя за головой. За головой. - Слава рассмеялся. - М-да. Судя по ним сейчас либо раннее утро, либо ранний вечер, либо в обед туч нагнало. А какое время суток тебе больше нравится? А-а.
Не дождавшись ответа, он махнул рукой и сел обратно в кресло. Сильный порыв ветра принёс целую атаку колких капель в стекло. Громоотвод забился интенсивнее.
Слава был поздним и нежеланным ребёнком в семье. Мама родила его уже за сорок. Первенец, после сорока, случайный... Отца Слава не знал. Когда на восьмилетие мама подарила ему велосипед, Слава на спор проехался на нём по краю высотки. Бордюрчик был узкий, с доску, велосипед болтало из стороны в сторону - тогда Слава первый раз кончил. Нет, это случилось не в велосипедном седле, а в подвале. Виталик проиграл тогда "письку в рот", проиграл Славе и ещё пятерым мальчишкам. А началась эта коричневая история с того, что Коля Зарубин позвал ребят "на видик". Его отец из загранки привёз. Также он привёз две видеокассеты. На одной было написано синим маркером "Слон", на другой карандашом "Эрик записал" и три креста. Там оказалось групповое гей порно. Это был первый половой акт увиденный Славой. В этот же день Слава узнал, что с ним и с его мамой будет жить какой-то дядя. Мама назвала его Владимиром. Да-да, именно Владимиром, ни дядей Вовой, ни, Володей, ни Вовкой, а Владимиром. К первому сентября Владимир подарил Славе джинсы. В этот спор сосал уже Слава, но не пятерым, а только одному - Саше. Уже много позже Слава понял, что Саша просто обманул его. Сначала пустив утку, что джинсы не горят, он, дескать, в рекламе видел. Слава поверил и даже сросся с этой информацией... Саше было шестнадцать, и член его уже покрывали чёрные ершистые волосы. Они щекотали нос, и Слава, сплюнув на ладонь, прилизал их. Саша тогда так и не кончил. Долгих сорок минут не мог кончить. Как сказал тогда Владимир, увидев раскрасневшиеся Славины губы: "Небось, на ветру целовался. Ух, мужичёк! А вообще хорош болтаться туда-сюда - в следующем году в нахимовское тебя определим". Только до следующего года Владимир не дожил - разбился на своём молоковозе. И мир не увидел ещё одного офицера.
Туда-сюда.
Слава вдруг явственно вспомнил свой первый минет, как сначала сам, подражая героям фильма, раскачивал головой, туда-сюда, как потом уже Саша, прижав его к стене, водил членом у него во рту, вперёд-назад, как Слава попросил разрешения высморкаться...
- Туда-сюда. Ты слышишь, как скрипит колодец? Могила твоя, как-никак. Скрипит. Это груз там болтается, ну, гирька. Нужно будет срезать её к чертям собачьим. С ума меня сведёт. Скрипит, понимаешь, туда-сюда. Помнится у Коли За..., Забр..., чёрт, не вспомню уже его фамилии, видеокассета так же паскудно скрипела. Словно скулила... сволочь. Умереть бы, Сергей...

- Когда моя мама заболела. - спустя час, откупорив уже третью бутылку "Сакагавеи", говорил Слава. - Она тоже так голову держала - слегка на бок, словно бы давала подбородку отдохнуть, укладывала его на ключицу. Вот как ты сейчас. Только у тебя нет ключиц, а у мамы были. А давай, Сергей, тебе фамилию дадим. О, точно. Будешь у нас. Э-э-э... Головкин Сер..., а нет, Головкин, маньяк такой был, тогда будешь у нас Головко Сергей Сергеевич, и биографию тебе сейчас подберём подходящую, что б не стыдно было - мне за гостя, тебе... тебе, ну просто не стыдно. Ведь бывает же стыдно за свою биографию. Вот усади меня за стол, дай ручку, бумагу и скажи: пиши биографию, а мы её потом всем знакомым и незнакомым прочитаем, а особенно прочитаем твоим родным. Эва, Серёжа? Почуял, чем пахнет? Так что биографию тебе подберём, что надо. Родился ты у нас Сергей Сергеевич Головко третьего июля одна тысяча девятьсот, сколько ж там тебе, пятьдесят третьем году. В семье тракториста. Аха-ха. - Слава долго и раскатисто хохотал. - Что, испугался? Хотелось бы родиться в семье тракториста? А? А в семье токаря? О, точно, в семье токаря какого-нибудь там разряда, поверь, это гарантированный почёт и уважение, и, допустим, бухгалтера или, ещё лучше нормировщицы. Вот представь, Серёжа, родился ты в семье токаря и нормировщицы. Отец твой первый год как из армии вернулся. Мама, конечно же дождалась, а за то время, пока он служил успела кончить какое-нибудь училище. Он такой высокий, широкий в плечах, но слегка косоват скелетом, ну, не все же люди идеальны, сухопар, во рту, по любому, золотой зуб, ну, или позолоченный, мама такая объёмная, с химией, лицо несколько сплюснутое, взгляд отсутствующий - шучу. Одеты просто - он - праздничная рубашка, прозрачная, под ней просвечивает майка, помнишь, как у Шукшина, штаны свадебные - всё это исторически сидит на нём колом, на голове кепка, из-под неё торчит чуб, мама, ну, поскольку из роддома - что-нибудь халатного типа. По сравнению с ней ты кажешься песчинкой. Им лет по двадцать-девятнадцать. Э-э-э... папу, как ты уже понял, зовут Сергей, маму, скорее всего Зоей. Пить Сергей начал с того дня, как узнал, что ты родился: "пацан, наследник", а сегодня ещё и отгул - красота. От папы пахнет "дикалоном". Марка, какие там были марки "Дукат", "Золотой дождь" . А-аха-ха, з.д., ну ты понял. С ним встречать тебя из роддома приехали, ах да, приехали, приехали на Москвиче швагра, за рулём его племяш, так как швагр, как и твой отец пьян, приехали, значит, твой дед Николай Иваныч, бабушка Раиса Семёновна, двоюродная сестра мамы студентка сельхоз техникума Юля. Юная и стеснительная. Она стоит за спинами у всех, и только, приподнявшись на цыпочки, пытается тебя разглядеть. Но ты глубоко в пелёнках, перед тобой только туннель, в конце которого мамино свинячье лицо. Обязательно контражур. Ведь ты родился летом. И мама на фоне безоблачного июльского неба - чёрная, чёрная, как истлевшее полено, как газовая гангрена, как... мама. Ты ещё даже не хочешь протянуть к ней руки. Ты ещё слишком мал. Твоё имя ещё не выучили, и обращаются к тебе малыш, мужичёк, маська, цюця. "Как пацана-то назвали?" - выкрикнул рубаха-парень племяш швагра Толик. "Серёга, пацан". - гордо отвечает отец, не вынимая папиросы изо рта. "Сергей Сергеевич". - вторит ему твой дед. "Большим человеком будет, с таким то именем отчеством". - шутит кто-то. Все смеются. Летели месяцы. Как облака по небу проносятся: стремглав, словно вальсируя, цепляясь за золотые кресты церквей, обнажая и кутая солнце, слипаясь и разрываясь, наливаясь кровью и седея... отхаркивая мак птиц!!! Ты в первый раз покакал... покакал сам... в горшок... твои фекалии ещё почти не пахнут. Как если бы ты питался одними ананасами. Ты в первый раз покакал, ты в первый раз покакал в горшок. Ты покакал. Ты покакал. Время срать, как обычно говорил Владимир. И всегда, почему-то глядел на часы. Мне до сих пор не ясен смысл этого ритуала. Ты в первый раз покакал. Покакал. Сидишь в мягких душистых какашках, они греют тебя из недр горшка, только что вышедшие из твоих нежных жадных недр, такие же нежные и юные как ты. Ты забрал из них всё что мог, оставив лишь кал. Ты только что покакал. Время срать, как говорил Вл... Покакал, ты только что...
Слава засунул кисти рук себе под ляжки. Откинулся в кресле.
- Серёжа, ты только представь себе - ты только что поплакал, пропотел, высморкался, сплюнул, покакал, высрал, кончил, выбросил из себя всё лишнее. И сидишь. Сколько раз в будущем придётся тебе так сидеть, нюхая и переживая свой кал, на разных унитазах, в лесу, в подъезде, на обочине дороги, "орлом" в каком-нибудь пассажирском поезде, переживая трагедию собственного аутолиза, не веря в него, не принимая его. Но тот первый раз... Тебе становится скучно. А!?
Нервно дёрнувшись, Слава подскочил с кресла. Уже ставшими затекать руками вынул из под стола резиновый коврик, уронил, поднял, крепко прижал к себе, снова уронил, раскатал его, зачем-то восемь раз хлопнул по нему руками. Словно палками. Толкая их торсом, бухая. Словно палками. Словно палками. Затем стремглав устремился в кресло, сел на кисти.
- Тебе скучно. Ты сидишь в собственных испражнениях, и тебе по-большому, по-человечески скучно. Русско скучно!!! Ты начинаешь елозить на горшке, обод поскрипывает. Так когда-то будет поскрипывать раскладушка под твоей женой. Ты, будущий Сергей Сергеевич поскрипываешь ободом горшка, устав сидеть в тепле собственного говна. Ты становишься на четвереньки, разворачиваешься и окунаешь лицо в своё говно. Мягкое и тёплое, оно принимает тебя. Как ты принял его. Ты в утробе матери, твоё сердце по-прежнему находится у кишки, ты вдыхаешь воздух, но вместо него всасываешь жижу. Говно вкусное, оно всегда разное, ты поймёшь это с годами, но сегодня это твой первый раз, и тебе хорошо, ты в своей среде, порция за порцией ты съедаешь своё говно. Конечно, мама-Зоя увидит это и никогда никому не расскажет. Но это ведь твоя биография и ты должен её рассказать. В шесть лет ты уже не ходишь в туалет, чтобы срать - ты ходишь есть. Ты капризен и переборчив в пище: пересолена каша - говно будет терпким, слишком сладкий компот - говно липкое и горчит, от сахарной ваты понос - от него тебя после рвёт... Ты уже учишься в школе, в пятом классе. Мать заметно подурнела - ей 34, отец выпивает каждый день и разговаривает криком. В квартире постоянно что-то ремонтируется, клеятся новые обои, меняются двери, балконные рамы, кухонный уголок. Мать стала такой толстой, что тебе за неё стыдно. Одноклассники привыкли, что ты все перемены проводишь в туалете, любишь часто мочиться, для чего много пьёшь. Знаешь, такой школьный фонтанчик, в его ракушке обычно наплёвано, пахнет ржой. Ты пьёшь, давясь. У тебя уже есть сексуальный опыт, пока только с фекалиями и с мочой. Теперь, прежде чем посрать, ты ещё и дрочишь, кончаешь в кучу, затем ешь. Ты в девятом классе, выпускном: отец больше не пытается у тебя выведать, почему ты так подолгу сидишь в туалете, зачем берёшь с собой полотенце, почему стонешь, почему от тебя пахнет калом. Позади осталась и попытка поговорить об этом с другом. Пришлось всё свести в шутку. После ПТУ, ты Сергей Сергеевич по протекции своего отца устроился учеником токаря на завод. Но с токарным ремеслом у тебя не заладилось, и ты перевёлся в цех колёс. В твои семнадцать у тебя уже был один гетеросексуальный половой акт. Это был день рождения Саньки Ковалёва, одногруппника, было одиннадцать ребят и одна девчонка. Должна была подойти и подруга. Из одиннадцати смелых оказалось лишь семеро. Ты оказался смелым. Ещё смелым был Вася Моржов, но он перепил и рано отрубился. Потом крепко об этом сожалел. Светино влагалище очень напомнило тебе говно, такое же тёплое и влажное. Только от него пахло плохо. Пот, затхлость, сперма четверых ребят, презервативы, курево. Ты дождался, когда Света под тобой стала стонать, навалился ей на лицо и резко выпустил газ, всосал аромат, представил себя в туалете, вонзившимся в говно и... кончил. Ты ничего не почувствовал тогда. Это было разочарование. Ты даже потрогал гондон - семя то или моча. То было семя. Последующие тридцать лет прошли как в туалете, сокращение кишечника-толчок, толчок-сокращение кишечника, мелкие радости и долгие будни, у тебя кто-то родился, жена как-то быстро ушла. Ты вышел на пенсию по инвалидности!!!!!!!! - вдруг закричал Слава и встал на коврик на четвереньки, приспустил штаны: - Тебя к тому времени за систематическое пьянство перевели в стропальщики. Ух-х. Эгр-р. - Слава сократил пресс и вывалил порцию кала на коврик, осторожно, чтобы не размазать, переполз на другой край. - В стропальщиках ты продолжал пить. Особенно в третью смену. Ты ходил по кузнечному цеху, цеплял стропами крана ящики с раскалёнными заготовками, кран тащил те к вагонам. - Слава сократил пресс и вывалил порцию кала на коврик, осторожно, чтобы не размазать, переполз на другой край. - В тот день, ты спал в курилке. Тебя разбудили и сказали освободить линию. Ты оценил объём работ - минуть на двадцать, если крановщица сразу проснётся. "Эо-о-о!" - закричал ты, уставившись в чёрную точку кабины под потолком цеха. Крановщица зашевелилась, вспыхнул лампа в кабине, а с ней и прожектор на кране. - Слава сократил пресс и вывалил порцию кала на коврик. Затем лёг на спину, головой в кучу. - Ты! Позвал! Её! К первой! Линии!- он пять раз хлопнул отсиженными до ломоты ладошками по кучам. - Она подъехала быстро! Почти мгновенно! - Слава продолжал лупить ладошами по кучам. - Ты накинул правую стропу! Накинул левую стропу! И уже собрался было подать команду! Как она дёрнула стрелу вверх! После она скажет, что локоть соскочил! Прежде чем оторваться, твоя зажатая между стропой и ящиком рука потащила тебя вверх. Ты повис над полом на высоте пяти метров! После упал! Упал в яму, из которой только что вынул краном ящик с заготовками! Когда ты лежал там, ты думал не о руке, а о том, насколько хорошо ты закрепил стропы! Ведь, если сейчас, когда крановщица, вряд ли заметившая происшедшее, качнёт ручку влево, качнётся трос, за ними стропы, качнётся трёхтонный ящик! Стропа соскочит! И три тонны железа похоронят меня в этой яме! Ящик мерно раскачивался туда-сюда. Я глядел в него, как в телевизор, только бы это всё оказалось вымыслом. Я смотрел! А ящик всё раскачивался туда-сюда, вперёд-назад. Сегодня, Сергей Сергеевич, я инвалид, я пришёл к тебе в гости рассказать о своей жизни, послушать о моей!
Руки тяжеленными рельсами упали на превратившиеся в разбрызганные пятна кучи.
- Так бывает, когда кровь идёт носом. На полу подъезда обязательно остаются капли и лучи вокруг них...

4

- У мамы в гробу было такое лицо. Вот прям, как у тебя сейчас.
Слава сидел в кресле, голый, печка выла поддувалом. Голова Сергея Сергеевича оползла жутко, нижние веки отвисли, губы вздулись, уши почернели.
- Мне страшно было на неё смотреть в последние десять лет её жизни. Ничем серьёзным она не болела: артрит, остеопороз, колит, бессонница, что-то по женской части, - она старела: 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66. Страшное зрелище видеть, как на твоих глазах умирает близкий человек. Как время выбеливает его волосы, вымывает кальций из костей, фосфор, как окостеневает грудина... как рождаются морщины, одна за одной, словно бы африканские змейки, глубже и глубже, а этот скрип суставов... Как надев в праздник нарядное платье мама становится похожа на только что убранный труп. Мама ничем серьёзным не болела, но в гробу была похожа на тебя Сергей. - Слава отмахнулся от огромной кружившей у лица мухи. - И пахло от неё также, только не в гробу, а за год до смерти. Наблюдать за ней было жесточайшей мукой. Так и ты, Серёжа, своим присутствием тяготишь меня. Посмотри, во что ты превратил мой дом. Из храма кристаллов он превратился в смрадный сарай с медленно убивающим себя калоедом. Зачем я только выудил тебя из этого чёртова колодца? Зачем принёс в свой дом? Хотя, я же должен был что-то пить. Жажда. Жажда. Одной "Сакагавеей" сыт не будешь. Когда я начинал встречаться со своей бывшей женой, я, скорее всего, хотел просто напиться. Как мучимый жаждой путник хочет припасть к роднику. Понимаешь, любому, какой встретится на пути. Я припал, вдохнул эту воду, как Бога. Я пил из него снова и снова... Пока он не стал вонять. Признайся Серёжа, это ведь ты плескался в том роднике, это ведь ты вонял там своей головой, а теперь приплыл и сюда, вонять в моём доме, мучить меня, насиловать... Я и без тебя изнасилован. Думаешь, легко жить без воды, думаешь легко глотать вместо Бога "Сакагавею". Думаешь... Да ничего ты не думаешь, голова да уши. Всё прошло мимо тебя. Сергей Сергеевич Головко, 1953 года рождения, младенец, школьник, студент, калоед, инвалид, голова, затаившийся, словно псих в туалете осенний пейзаж за окном... Ещё эта гнида там болтается! Туда-сюда!
Как был, голышом, Слава вышел во двор, бросил голову обратно в колодец, обухом топора сбил надоедавшую ему гирьку и швырнул её вслед за головой. После было ещё семь истерик, две мастурбации, две с четвертью "Сакагавеи", неудачная попытка самоубийства, корявое стихотворение, разбитое зеркало, побритые брови и лобок...
В эту ночь ему спалось как никогда славно. Снилась мама, молодая, ещё до Славиного рождения - она, проворно орудуя культями, носила из колодца в баню воду. Туда-сюда. 01.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.