Биография Сергея Сергеевича

На тебе же лица нет, Сергей...


1




- Третий день. Третий день. - Слава сокрушённо задёрнул занавеску.
На самом деле дождь лил уже четвёртый день, просто Слава один день подарил своей фирменной клюквенной настойке "Сакагавея", как он её называл.
Беспредметно и мято было за окном. Нервно бьющиеся кляксы рваных облаков, грязное обеденное марево, редкие озабоченные птицы метались туда-сюда. Довершала кататонию монотонная дробь, выстукиваемая болтавшимся на одном гвозде громоотводом.
Туда-сюда.
Слава отошёл от окна и замер перед креслом. Он старался угадать, не нассал ли сегодня ночью в его узорчатый велюр - с недавних пор завёлся у него подобный грешок. Осторожно опустился. Сухо. А запах... так тот уж давний.
Залётный порыв ветра, звякнув моросью, ткнул раму. Щёлкнул шпингалет. Слава покосился на дверь. Вроде запирал. В тесном, но тем и уютном дачном домике Слава чувствовал себя, словно в пещере. Или в родовом канале. Узкое и тёплое пространство, даже тесное. Свободного места едва ли хватит, чтобы развести костёр. Слава представил себе древних людей: сидят у огня, укутавшись в шкуры, щурятся от кострового жара; с трёх сторон их защищают вековые каменные массивы. За покрытым шкурой входом шумит ливень, на охоту с рассветом... Слава снова глянул на дверь. Вроде заперта.
Дачный кооператив "Радуга", улица 106, дом 33. Домик этот Слава купил у одной знакомой вдовы, за копейки - крохотный, снаружи резной, даже в чём-то нарядный, что, кстати, стало предметом нешуточной торговли с хозяйкой.

Грудничок



"Уж как свирепствовал-то ветер в поле да как ставнюшками смолодубовыми да погрохивал, так то кущами райскими приглянётся в сравнении с тем, как билась да выла от боли нестерпимой баба Оля - миома кожная посетила её в страду, да так к Рождеству разгулялася, что кабы не смертный грех, прописанный в Евангелии, то давно бы уже страдалица на себя руки наложила, а жизнь прожитть, это тебе не бревно за угол закатить, вот уж и коробья моя девичья без малого полна: вытканные холсты, строчи, ночьми бессонными плетёные кружева, дары сва..."
- Открой, Джессика, ставни... Богом молю. - словно издыхающий от старости пёс сипела, задыхаясь и обливаясь потом, Ольга.
Джессика, вздрогнув, словно бы её разбудили, недовольно захлопнула толстую папку с надписью "Мой дневник. Джессика" и отложила карандаш. Долговязая, без подбородка, в мужских трусах, она подняла тяжёлую стиснутую в жирную косу голову и, западая на левую ногу, вышла из хаты.
- Пап? - она качнула за плечо, спящего головами на столе мужчину. - Не едут никак. Ходи ты покарауль.
- А?! Не едет?! - отец вздрогнул - непослушная рука плетью соскользнула со стола и закоротила. - Вот шельмец. А сколько времени?
- Уж за полночь. У Мнимолиса-угодника усы горят.
- Почитай за два часа перевалило... - ошалело просипел он себе в мозговой гребень и сощурился на вырванный горящей лучиной ало-оранжевый клок иконы Мнимолиса. - И не приехал... - констатировал второй головой, в редких, почему-то мокрых усах вместо гребня.