Самый сексуальный орган

САМЫЙ СЕКСУАЛЬНЫЙ ОРГАН

ИЛИ

ПОХОД ЗА МОЗГАМИ


Грят, мозги нынче в моде. Грят — Самый Сессуальный Орган! Пораскинулся я, значисся, чем есть, и решил, шо ни чем не хуже. Не, ну чем? Но коли шо в моде, та ишшо и в усессуальной... Дай, думаю, обзаведусся. А шо?

Ну, принял я для храбрости грамм 200, пораскинул, и ишшо грамм 200 принял. Но ни граммом более — шоб, значисся, куда итти помнить и шо грить не забыть, но при том шоб ступор меня от смущения не вконец достал бы. И опять пораскинул. И усёк я куда тти-то требуесся. Ну и пшёл сибе.

И пришёл я, стало быть, прямёхонько к сексшопу. Поначалу входить боязно показалася не смотря на два по 200. Оно и понятно — как ни как, а мужик я, хоть и продвинутый, но с ориельта... орнантант... тьфу! Вопчем, с нею у меня всё в порядочке, никакой-то я там, не голубой или розовый, не подумайте. И с этой, как её... ну... паденцаей — тож всё, как полагаится. Так зачем, спрашиваится, нармальному мужику в такие места за зря ходить, а? Не, ну, конкретно, зачем?! Вот и стоял я, весь как есть, и с непривычки понаперву у витрину сексову пялился. А у витрине-то той... Мамонька моя родная! Эт шож такое тварицца-то? Эт... ет... даже для чего надобно страшно спрашивать, а шоб у руки брать иль ишо куда... Жуть! Не, кой-чё я, кнешно, признал, не без того, не такой же ж я темный, доводилася видеть там да сям, да и в натуре держать... изредка. Не, вы не пдумайте, с ориенцией у мне всё ок, я про то, шо бабы от времени попадалися, в смысле, падалися, т. е., ну, в опчем, нагляделсси я, впомнил про 400 грамм храбрости, и, значицца, дёрнул ручку.

Настоящая

Настоящая Женщина — та, одного взгляда на которую бывает достаточно для пробуждения в мужчине его лучших качеств. Даже тех, о которых он и сам не подозревал, кои были в нём в зачаточном, спящем до поры потенциале.

Чувства его обостряются, он становится зорким, метким, ловким, сообразительным, целеустремлённым. Походка - пружинистой, реакции быстрыми и точными, решения — правильными и молниеносными. Он преисполняется веры в собственные силы и самые фантастические мечты уже не кажутся ему несбыточными. А достижение их мыслится исключительно путём честным, благородным и великодушным, а не хитрым, обманным и подлым.

Да, великая сила кроется в Настоящей Женщине. При этом внешне она, казалось бы, не делает ничего — ни просит, ни попрекает, ни льстит. Не пытается возбудить ревность, зависть иль корысть, похоть или иллюзии. Нет, она всего лишь пребывает собою во времени места пространства. И этого «всего лишь» оказывается достаточно для остального.

Именно во имя такой и свершаются подвиги, открытия и великие свершения всепобеждающего мужского начала.

Вот она, Настоящая... Сколь редкостна — столь и ценна.

Её очень трудно отыскать, но даже одна единственная встреча в силах изменить судьбу, а уж запомнится она на всю жизнь...

Да, отыскать её сложно, но распознать легко: всего-то и надо, что прислушаться к себе - ко всему, что пробуждает встреченная женщина в тебе самом. Если при ней чувствуешь ты одну только сексуальную самость самца, стремление приврать и преукрасить, обольстить, развратить, сделать собственностью — это не Она.

Наблюдение

Наблюдение

Сюр Гном




Как-то нынче приметил я, что при сильной мигрени мыслишки имеют обыкновение обращаться вспять, от ветвей к корневищам эволюционного древа, доколь законченно не обратятся в допотопных рептилий. Короткими, неуклюжими, растопыренными лапками силятся они невпопад зудеть по иссушенной, запорошенной пылью суше поверха с тем лишь, чтоб всякий раз продвинуть на чуть и пядь тучное своё не по годам тулово. Этакие психотропные саламандры, заторможенные, почти парализованные, с нарушенной моторной синхронностью: вместо того, чтобы, как то и положено рептилиям, передвигать одновременно левую переднюю и правую заднюю конечности, плавно извивая при этом тельце ровно на столько, на сколько необходимо для гармоничного переступа, - они то рефлексивно дернутся одною из, то остаточно протащатся вздутым с натуги животиком, то забывчиво вильнут запоздалым хвостом. Излишне упоминать, что пыль при этом протестующе зашершавит, усугубляя лишь более сведение на нет любые поступательные вжшшш...

Если же к боли присовокупляется жар, - саламандры ваяются в хамелеона. Цепкий параноик, - он панически сторонится всех и вся, так что даже собственные микроскопические его преступанья, тень помысла об изменении рассудка положения в пространстве, - и те порождают нескончанные замираньица, где один только полоумный, наглухо забранный кожух зрачка продолжает выделывать безумные вращания по оглядке извечностей, норовя заприметить страшноватое, чужое да чуждое, опасненькое и не слишком, запримечая при том лишь светотенные абрисы собственных, не соотносимых с собою же, очертаний.

Между собаком и волкой. 4. Пятихвостая удавка

Между собаком и волкой. 4. Пятихвостая удавка

Сюр Гном

4. Пятихвостая удавка



Народная мудрость гласит: даже девять беременных женщин, сев в круг и взявшись за руки, не родят ребёнка за один месяц. А всё потому, что идея должна созреть.

После того, как мы описали в общих чертах обращение эмбриона мужеского пола в полноценного болванчика на начальной стадии зомбирования (http://www.proza.ru/2015/10/26/749) и мотивы производящей оное действо МегаСамки, вглядимся попристальней во внутренние механизмы метаморфозы. Ошибочно полагать, что чудесное превращение пещерного оболтуса в благовоспитанного, благонадежного, контролируемого, прозомбированного, отдрессированного и одомашненного клерка, подвергшегося ментальной кастрации, как представитель самца вида Homo, - произошло в одночасье или, хотя бы, за последние несколько сот лет промышленной и культурной революции в западном социуме. Отнюдь. Всё началось много раньше, ещё на том самом «пещерном» уровне.

Задолго да того, как человек приступил к п

Между собаком и волкой. 4. Пятихвостая удавка

Между собаком и волкой. 4. Пятихвостая удавка

Сюр Гном

4. Пятихвостая удавка



Народная мудрость гласит: даже девять беременных женщин, сев в круг и взявшись за руки, не родят ребёнка за один месяц. А всё потому, что идея должна созреть.

После того, как мы описали в общих чертах обращение эмбриона мужеского пола в полноценного болванчика на начальной стадии зомбирования (http://www.proza.ru/2015/10/26/749) и мотивы производящей оное действо МегаСамки, вглядимся попристальней во внутренние механизмы метаморфозы. Ошибочно полагать, что чудесное превращение пещерного оболтуса в благовоспитанного, благонадежного, контролируемого, прозомбированного, отдрессированного и одомашненного клерка, подвергшегося ментальной кастрации, как представитель самца вида Homo, - произошло в одночасье или, хотя бы, за последние несколько сот лет промышленной и культурной революции в западном социуме. Отнюдь. Всё началось много раньше, ещё на том самом «пещерном» уровне.

Задолго да того, как человек приступил к первым робким опытам по доместикации животных, самка его же вида уже вовсю принялась за эксперименты по одомашниванию самца. Как и всё, связанное с самками вообще, и это проистекало из чисто «шкурных» интересов: обеспечить безопасность и благосостояние себе и потомству, лучшие шансы на выживание, да и вообще, поживиться чем бог пошлёт. Т. е, я хотел сказать, самец. Выклянчивание подачек у сильнейшего всегда было их сильной стороной, умело выдававшейся за слабость. Самки вообще чемпионки во всём, что касается извлечения выгод из собственных слабостей.

Между собаком и волкой. 3. Квадратура круга

Между собаком и волкой. 3. Квадратура круга

Сюр Гном

3. Квадратура круга
или
от эмбриона к болванчику

Что ни говори, а к Шестому Дню Творец добрался в сильном подпитии. К чести своей, не растеряв при этом чувства юмора. Чёрного.

Но начнём с Начал, с тех, предварявших День Шестой, всех прочих.

В животном мире существуют две базисных стратегии выживания, они же – размножения. Одна основывается на количестве, другая на качестве. Обе успешно доказали свою жизнеспособность в процессе Эволюции, чему доказательством – бесчисленное множество видов живых существ, приверженных каждой из стратегий. Главное: то, что ты делаешь – делай правильно.

Типичными представителями стратегии количества являются рыбы. Различные виды рыб мечут от тысяч до сотен тысяч икринок. Некоторые никак о них не заботятся, другие пытаются создать минимальные защитные условия (кое-кто даже сберегает их в собственной пасти). Но, так или иначе, подавляющее большинство икринок гибнет. Из проклюнувшихся мальков, опять же, гибнет большинство. Как и из подросшего из них молодняка. Тем не менее, изначального количества всякий раз оказывается достаточно для продолжения рода в целом. Что и является целью Эволюции. Преимущество такой стратегии очевидно: продолжение сохранения вида при минимальных на то затратах времени, энергии и пищевых ресурсов родителей.

С усложнением живых организмов наблюдается тенденция к последовательному сокращению количества отпрысков.

На дороге к Третьей мировой

На дороге к Третьей мировой

Сюр Гном

На фото - лев Сесил. Тот самый.


На дороге к Третьей мировой, сразу за последним поворотом, я повстречал девочку. Одинокая, рыжая-рыжая, востроносая и в веснушках, с двумя упрямыми, торчащими в обе стороны косичками. И с двумя плетеными корзинками в руках. С та

На дороге к Третьей мировой

На дороге к Третьей мировой

Сюр Гном

На фото - лев Сесил. Тот самый.


На дороге к Третьей мировой, сразу за последним поворотом, я повстречал девочку. Одинокая, рыжая-рыжая, востроносая и в веснушках, с двумя упрямыми, торчащими в обе стороны косичками. И с двумя плетеными корзинками в руках. С такими по грибы ходят.

- Привет, - сказал я, - ты куда это собралась? По грибы? Сейчас?

- Нет, - отвечала она, - не по грибы. Мне нужно попасть в ВСВС.

- В куда?!

- ВСВС – Высший Суд Вселенской Справедливости.

- А что, такой существует?

- Существует. Где-то в созвездии Волопаса.

- Ага… Волопаса, значит…

Почему-то, я поверил ей сразу. Такое веснушчатое чудо показалось мне органически неспособным на ложь. Может, это игра у нее такая?

- А зачем тебе туда, в Высший Суд?

- Я несу им всё, накопленное человечеством – пусть сами судят. В правой кошелке у меня – всё хорошее и ценное, всё, что множит Красоту и Гармонию мироздания. Бах, и Шекспир, и Моцарт, Леонардо и Сократ, Маленький Принц и чайка по имени Ливингстон, ну, короче, много чего такого. А ещё – просто доброта, милосердие, и бескорыстие, сами по себе.

- А в левой?

- А в левой всё плохое. Войны и разрушения, истязания и пытки, невежество и глупость, предательство и подлость, зависть и корысть, жажда наживы и угнетение слабого. Уничтожение природы и всего живого. Нарушение гармонии Земли и Космоса. Всё, что есть плохого в человеке, как в виде. И ещё тот, последний, что убил льва Сесила.

Страшная сказка

Страшная сказка

Сюр Гном

Примитивные, они изъяснялись звуками
Разрушали материю, расчленяли на части
Убивали живое во имя выгоды
И самих себя - во имя власти
Делили людей на себя и прочих
Травили воздух, воду и землю
В жажде наживы губили жизни,
Соревнуясь в изобретениях
Кто кого уничтожит издали
С наибольшими разрушениями
Богачам и деспотам воздавали почести
Остальных держали в смирении
Безумцев объявляли пророками
Здравомыслящих - сумасшедшими
Они жгли леса горючей смесью
Поля травили жуткими ядами
Горы взрывали в поисках нефти
Моря и реки душили отравою...

Мама! Не надо больше, хватит!
Мне страшно от этой твоей сказки
Даже если она ничего не значит
Даже если всего лишь сказка...

Не бойся, мой меховый. Спи, сладкий
Видишь, я укрываю тебя хвостом пушистым
От них, ведь, давно ничего не осталось
Совсем ничего. Всё чисто.


11. X. 15

Неандертальцы мирозданья

Неандертальцы мирозданья

Сюр Гном



Мы превратимся в неандертальцев,
В злобных троллей из страшных сказок
Нами будут пугать скитальцев
На перекрестьях дорог странствий
Не народившихся цивилизаций.
Скажут: были такие – «люди», -
Дикие варвары, изгои Вселенной
И им, - кровожадным, спесивым, глупым, -
Почти удалось уничтожить Землю…
Видишь вот эту гигантскую гору?
Уж тысячи лет, а всё горбатится
Когда-то здесь был их «город» -
Обитель Света, то бишь, по-нашему.
Мы его сберегаем, последний,
Как память о массовом помешательстве.
Там они копошились сотнями
Тысяч и тысяч, а то и более
Жили в гробах неживого кокона,
Задыхаясь машинными нечистотами,
Травили, травились, изобретали новые,
Словно сама травля была им в радость.
А испражнениями – машин и прочими, -
Морили воздух и землю заживо…
Знаю, ты мне не веришь, странник,
В такое и впрямь стыдно поверить…
В моря – колыбели всего живого, -
Они запускали бомбы. Атомные.
Нет, не для увеличения улова,
Даже не для борьбы с врагами -
Просто для лабораторного опыта
Океанического масштаба:
Удостовериться, что всё срабатывает
И убивает точь-в-точности
Как то и было у них задумано:
Раз – и нет города
Два – и нет дюжины.
Сотня, пятьсот, тысяча –
А ещё звали себя «разумные»…
Им, ведь, разум дали для творчества,
А они обратили в безумие…

К счастью, Космос вмешался вовремя,
Спасли нашу Землю, ожила
На сей раз – без их «разумностей».
И без них самих, недоношенных.

11. X. 15

Между собаком и волкой. 1. На заре времён

Между собаком и волкой. 1. На заре времён

Сюр Гном

путь мужчины в современном мире

1. На заре времён


Всё началось с Придурка. Нет, постфактум он, конечно, оказался крупным гением. Но придурком.

Первым за всю Историю, точнее, Доисторию, он обратил внимание на некоторую схожесть окраски неба – тусклого, голубовато-сизого, с мертвечинкой, - с цветом глаз некоей произвольной самочки, во всём прочем ни чем выдающимся не выделявшейся на фоне смеси себе подобных. Заметил и… сказал об этом. Причём, умудрился сделать это красиво. Нет, рифмы тогда ещё не придумали, как и метафоры, аллегории, цветистые определения и ветвистые прилагательные. Собственно, для подавляющего большинства чувств, понятий и мыслей слов не было вообще. Но он, наскоро выйдя из положения, несколько раз настойчиво указал волосатым перстом на низко зависшее небо, и столько же раз потыкал в глаза самочке – убежденно и вдохновенно присовокупив к сему этакий всеохватный овал ручищами, - загадочный, а потому, влекущий.

Действо сопровождалось широченной, неподконтрольной разуму ухмылкой от одного мохнатого уха к другому, обнажая частокол разномастных зубов со сточенными о кости клыками. Он повторил всё действо несколько раз, завершая овальным и всеобъемлющим. Несомненно, он был в восторге – то ли от предмета своего открытия, то ли от него самого.

До самочки, наконец, дошло. А дойдя – повергло в полнейшую растерянность чувств: ведь ещё никто и никогда… и помыслить… не то, чтоб тыкнуть… а он… мне…

Между собаком и волкой. 2. Эволюция красоты

Между собаком и волкой. 2. Эволюция красоты

Сюр Гном

2. Эволюция красоты


почему женщины красивее мужчин, а матери сыновей счастливее матерей дочерей?


Несколько лет назад наука, наконец, постигла очевидное: мужчины сохранили свой внешний облик, в практически, неизменном виде с момента появления на свет Homo Sapiens, около 40 тыс. лет тому. В то время, как женщины непрестанно улучшались, становясь всё красивее. Это верно. И мы попытаемся разобраться: почему?

В проточеловеческом стаде, самец-альфа имел доступ, практически ко всем самкам стаи. Но далеко не всех из них постоянно держал при себе: сие было прерогативой избранных. Избранных им самим, разумеется. Следующие за ним в иерархии доминантные самцы бета, гамма и дельта также, как правило, могли иметь собственные малые гаремы из нескольких женских особей. Все же прочие довольствовались всеми прочими, не более одной на одного. Деление на пары развилось, стало быть, с низов, принужденных необходимостью, а вовсе не естественной потребностью или генетической к тому предрасположенностью: им просто не оставили выбора. Верха же не поощряли ограничений в принципе, коль сии касались их самих. Во всех же прочих случаях они, напротив, всячески приветствовались. Как и приветствуются поныне.

Нехватка женщин ощущалась во все времена. Да, мужчины чаще умирали в войнах и на охоте, но женщины – при родах. Смертность при родах матерей и младенцев в первобытных сообществах могла достигать 30% и выше, с лихвой превышая мужскую по всем её показателям.

Мечта российского интеллигента - I

Мечта российского интеллигента - I

Сюр Гном

Мечта российского интеллигента - I

или

как сделать из Ж – ББ, не превращая ее в Ш


Ни для кого не является секретом: многие мужчины только о том и мечтают. Собственно, сие есть заветное желание любого, так сказать, извечно лелеемый идеал, мечта российского интеллигента, с гимназической, так сказать, скамьи.


На самом деле, всё оказывается необычайно просто, хоть и требует некоторых навыков.


Сразу следует оговориться: мужчине надлежит не быть через чур грубым, однако настойчивым и упорным. В конечном счете, не родилась ещё такая Ж, коя не поддалась бы этим его необоримым, чисто мужским качествам, особенно в сочетании со светлой головой, умелыми руками, ну и… прочими небесполезными органами.


Итак, исполнившись надлежащим наисерьезнейшим рвением, Вам понадобиться обзавестись молотком.


Господи, зачем молотком?! – спросите Вы меня.


Без молотка – никак, - отвечу я Вам.


Молоток – удивительно универсальный инструмент! Вы даже не представляете себе, сколько всего и как просто можно добиться обычным, даже не слишком увесистым молотком.


Да Вы и сами сейчас всё увидите. Извольте последовать за мной, во штудио.


Положите Вашу Ж на плоскую, ровную, желательно, твердую поверхность. Вот так. Теперь выберите наиболее привлекательное на ней место для первичного контакта.

Мечта российского интеллигента - II

Мечта российского интеллигента - II

Сюр Гном



Мечта российского интеллигента - II
или
как сделать из Ж – Ш, не превращая ее в ББ



Как Вы, несомненно, изволили обратить просвещенное свое внимание, в первой части нашего Руко-водства речь шла о воплощении в жизнь заветной мечты российского интеллигента (и, смею полагать, не только российского), а именно – претворению любой (обратите внимание: лю-бой!) средневзятой Ж в полноценную и вполне доброкачественную ББ – со всеми из сего факта проистекающими и далеко идущими, я бы сказал, всевозможностями. Более того, точное следование Руко-водству гарантирует полнейшее исключение преображения вышеупомянутой Ж в пресловутую и столь всеми опасаемую Ш.


Тем не менее, при всем нашем знании мужской натуры, психологии, физиогномики и базисных потребностей отдельно взятой особи подвида, приходится признать: далеко не все и каждый М желают иметь при себе именно такую Ж-ББ. Отнюдь, многие, напротив, предпочитают, - уж не ведаю из каких таких побуждений, мотивов, да разностей, - чтобы их Ж была натуральной, с позволения сказать, Ш, вполне, так сказать, определившейся по форме своей и в предназначении. Не скрою, впервые столкнувшись с подобным феноменом, я и сам, признаться, повергся в конфуз и некую растерянность чувств. Да и как не повергнуться? Ведь, казалось бы, сие мужское предпочтение идет в полнейший разрез с собственной его же природой единоличного обладателя и пользователя, так сказать, живописными щедротами вышеупомянутой.

Как поднять потенцию?!

Как поднять потенцию?!

Сюр Гном



пошаговое руководство

Для поднятия потребуются:


1. две пары не спаренных блоков лебедочного типа средней мощности

2. 30 футов 1.5-дюймового нейлонового каната 7-ой степени прочности (как минимум), разделенные на четыре отдельных. 2 из них - со стальными петлями на окончаниях. 2 других – со стальными же крюками

3. 4 омеги

4. 2 стоппера

5. обильная смазка (лучше, танковая)

6. грубые рукавицы из воловьей кожи

7. потенция.


Примечание. В случае отсутствия одного или нескольких из вышеуказанных ингредиентов, всё последующее теряет в смыслах. Посему, настоятельно рекомендуется, прежде чем приступать к дальнейшему, - обзавестись минимумом упомянутого. При особой необходимости можно обойтись без рукавиц. Некоторые из экстремалов, по слухам, обходятся и без смазки. Ощущения, говорят, незабываемые, впрочем, как и клинические последствия. Новичкам крайне не рекомендуется. Во всем же прочем, полностью полагаюсь на Вашу фантазию. Семь упомянутых необходимостей в бесконечных своих сочетаниях, создают для неё, практически, неограниченные возможности!


Удач и радостей!


28. IX. 15

Как усилить сексуальное желание?

Как усилить сексуальное желание?

Сюр Гном



Как усилить сексуальное желание?

Дабы нечто усилить, следует его иметь. Посему:

1. обзаведитесь желанием.

2. определитесь в обзаведенности.

3. удостоверьтесь в наличии присутствия.

4. поимейте силу.

5. сопрягите первое со второй.

Ежели, по сопряжении, усиление не наступает – скорее всего, они, как пара, не подходят друг другу.

Не отчаивайтесь. Такое бывает.

Попробуйте сменить одно из двух. Желание бывает сменить легче. Просто потому, что желание полу среднего, а значит, - неопределенного. Оттого-то их и бывает так много и столь скоротечных. Сила же, как то и следует из неё самой, оказывается женщиной и, на поверку, обнаруживается всё той же, однако же, всегда разной. Что в сумме даёт нам разности помноженные на неопределенности. Что уже само по себе должно бы вселять некую долю оптимизма, т.к. обращает потенциальное количество возможных сочетаний тех и иного, практически, в равное бесконечности. Но не вселяет. Не отчаивайтесь. Вместо этого -

Поэкспериментируйте.

Вполне может статься, что именно Вашей силе подходит вовсе не сексуальное, а совсем и вообще иное желание. Например, сварить картошку. Или поглядеться в мультик. Иль, на худой конец (хоть худые концы и для начала не годятся), - соснуть. Нет, не кому-то, а вообще.

Ни в чём себе не отказывайте! Помните: сила – это женщина. А неудовлетворенная женщина – существо ещё более опасное, чем вообще. Но доводите до греха, ибо уйдёт.

Как зачать сына?

Как зачать сына?

Сюр Гном

Сразу разочарую: порнушки не будет. Зато будет реально дельный совет, т. ск., «из записной книжки сексолога». Собственно, ничего кардинально нового я не сообщу, а расскажу о давно забытом и открытом заново на «просвещенном» уровне. И кое-что добавлю, из сугубо личного опыта.

Ни для кого не секрет, что большинство мужчин мечтает о рождении сына – наследника и продолжателя фамилии, рода, образа жизни и качеств его самого. Да и многие женщины предпочитают иметь сыновей, особенно те из них, для кого мужское общество есть их естественная и предпочтительная среда обитания. Такие женщины ценятся мужчинами вдвойне: они предпочитают дарить, а не репродуцировать собственные копии… для себя же. В скобках заметим, что они, женщины, рожающие сыновей, как правило, очень любили и ценили своих отцов, кои были для них идеалом мужчины, осью мирозданья, стержнем семьи и предметом для подражания. А в детстве по своему менталитету, поведению и играм, они больше походили на мальчишек, чем на девчонок. Из таких выходят не только лучшие жены, но и сильные, независимые, самодостаточные и яркие личности, коим не чужд чисто мужской «кодекс чести, достоинства и гордости».


Итак, начнем издалека, точнее, со старика, т.е. старины.

В одной из книг Мишны* сказано буквально следующее: «Хочешь произвести на свет сыновей-самцов? – ублажай жену свою». (Во многих древних языках, включая иврит, под словом «жена», если нет особых оговорок, подразумевается «женщина» вообще).

Алгоритм Свободы

Алгоритм Свободы

Сюр Гном

Алчность, корысть, хитрость, ложные обещания, предательство, коварство, пытки, рабство, непосильный труд, истязания и, наконец, десятки видов смертей. Нет, это не описание злодеяний Инквизиции или ЧК, работорговцев или ГУЛАГа, Гестапо или КГБ. Это не биография маньяка или сюжет фильма ужасов.

Это история рода Человека Разумного и его взаимоотношений с животно-растительным миром.


Для нормального, полноценного функционирования человеческому организму требуется потребление углеводов, протеинов, жиров, витаминов и сахаров, не говоря об аминокислотах, минералах и прочих целебных изысках. Учитывая постоянные физические нагрузки древнего человека, именно углеводы и протеины имели кардинальное значение для выживания. Но, если углеводы и растительные белки, так или иначе, находились в непосредственной близости и достижении, хоть их количество и качество и менялось сезонно, то с белками животного происхождения было сложнее. Для их получения требовалось мясо. Мясо бродило, паслось и резвилось вкруг них. Но, странным образом, само по себе не особо охотно давало себя съесть. Следовало ему в этом помочь. Это называлось «охотой». Охотился человек всегда и по-всякому. Собственно, вся эволюция вида Homo, задолго до того, как тот стал Sapiens, можно свести к эволюции изобретаемых им предметов убийства. Прошу меня простить, я хотел сказать, «охоты». Заодно, она же являлась и школой выживания, отсеивая наиболее для себя приспособленных. Приспособленных для убийства. И не только физически, но и, - быть может, прежде всего!

Homo Quasi-Sapiens Animalensis

Homo Quasi-Sapiens Animalensis

Сюр Гном

некоторые замечания по поводу межгендерных гармоний


Чем больше я изучаю животных, тем лучше понимаю людей. И самого себя. В частности, тот очевидный факт, что залог гармонии между отдельно взятыми представителями человечества лежит в принадлежности их к одному тотемному клану – праотцу их генотипа. А причина дисгармоний, напротив, кроется в их клановом несоответствии.

Как и многое иное, коренящееся на уровне затурканного цивилизацией подсознания, так и знание о собственных происхождении и родстве у человека века XXI-ого дремлет на уровне мутных всплесков хаотичной прапамяти, гасящихся в зародыше искажающей спесивостью рацио. Интуиция загоняется в темный угол, естественные порывы объявляются аморальными, пред-чувствия – суеверными предрассудками.

А зря.

Сколь бы мы не наращивали социальных надстроек над базисным фундаментом, - человек был и остается частью природы вообще и своей собственной – в частности. Нас может поражать её многообразие, мы можем преклоняться перед её удивительной гибкостью и способностью к адаптациям в непрестанно изменяющихся средах, - но не стоит забывать и о руководящих ею законах. Ибо сперва – законы, и лишь затем степень их гибкости и приспособляемости. Мы же, погрязшие в приспособляемостях, позабыли о законах.

Во времена, когда понятие «культура» ещё не сменилось «цивилизацией», родству с природой собственного естества отводилось подобающее место, как в общественном устройстве, так и на уровне личностного мировосприятия. Тогда люди делились на племена, а племена – на кланы. И у каждого был свой тотем.

Благовестие от Букашки. Пре-творенье

Благовестие от Букашки. Пре-творенье

Сюр Гном

БЛАГОВЕСТИЕ ОТ БУКАШКИ

Пре-творенье

Сие есть Благовестие от Букашки, кое вознамерился привнести тот в мир, дабы отобразился он в образе своем во подобии.

Благовестие не есть Ново-модный Завет и не очередной свод Заповедей, то бишь, Запретов, в Канон возведенных.

И не мир несет он в себе, и не меч, но одно только восхищенное преклонение пред Мирозданием. И коли и воздумал лишить чего человеков, то одного лишь страха пред Беспредельностию, да радостию Бытия преисполнить.

Благость Вести лежит не в предоставлении легких ответов, но, напротив, в постановлении вопросов, к мышлению побуждающих, в надежде, что мышление сие, - буде оно искренним и доверия преисполненным, - само сподвижет, ежели и не до познания истин, то хотя б к становлению на Путь к оным.

Чтение, быть может, повергнет читающего в тревогу, подобную той, что постигает его при колебании земли под ногами его иль грома, грозу предварящего. Но и сего страшиться не надобно, ибо любая тревога порождает обострение восприятия, что неизбежно несет отворение нового, прежде не познанного в себе и в мире – с тем ли, дабы принять, с тем ли, дабы отвергнуть.

А не это ли и есть благо?

19. IV. 2015

Благовестие от Букашки. Всепрощенье

Благовестие от Букашки. Всепрощенье

Сюр Гном

Всепрощенье

И се рек Букашка:

Я заменяю Первородный Грех Первородным Прощением. Все мы уже прощены. Изначально. Ибо родились такими, какими смогли бы стать. Ибо стали такими, какие есть. И есть те лишь, кем могли бы быть. Мы стали теми, кем можем стать. Изначально.

Всепрощение исключает кару, как исключает грех. Наказания нет, ибо нет преступлений.

Прощенье не требует поводов, его стимул кроется в природе его самого.

Нет грязи, ибо всё – чисто. Нет пороков, ибо всё непорочно. Нет эгоистических желаний, идущих во вред иным, ибо нет ничего кроме Меня, и на что бы вы не указали Мне, Я отвечу вам – и это Я. И ни одно из желаний Я не обращено во вред себе. Но к добру лишь. И Я растворяюсь в мире, как растворяется в нем радуга.

Ни одна птица не в силах была бы подняться в воздух, знай она, что изначально грешна, а полёт – порочен.

Единственная истинная святость есть сила жизни.

И всякая птица свята, ибо бесконечно жива.

И Я есть всё и во всём, ибо во Мне есть всё.

Знай ты, что изначально прощен – и полетишь.

И само всепрощение становится излишним, ибо нет и не может быть прегрешений. И не за что тебя прощать. Тебя можно лишь благословить к полёту.

Ибо падение – любое падение – есть наказание, и мысль о наказании порождает страх, и страх парализует волю, и отсутствие воли приводит к паденью.

Встань же на край, и исполнись всепрощающей жаждой Свободы.

И ты полетишь.


12. IV. 15

Благовестие от Букашки. Молитва

Благовестие от Букашки. Молитва

Сюр Гном


И се рек Букашка:

Любая молитва, ставящая пред собою конкретную цель есть антитеза сущности себя. Ибо достижение Абсолюта путём истончения вибраций мысли отправителя, противоречит понятию всякой самости. Конкретизируя же послание, мы ограничиваем – посыл, запросы и самих себя. Ограничивая же – разделяем, вместо того, чтоб слияться во едино. Результат – пустотность тщет.

Молитва в основе своей – центробежна, а не центростремительна. И отталкивается она от центра, коий есть всё и везде.

Отсего, и обращаться следует ко всему и везде, ибо лишь так отлетит во вне. Концентрируясь же, - затрепещет оземь в тенетах собственных ограничений.

Просить для иных лучше, нежели для себя. Просить для никого, но для всех – лучше, чем для кого бы то ни было. Не просить же вовсе – много лучше, нежели просить. Вожделея – не обретешь.

Не в мольбе обращаться следует к Мирозданию, не в вымаливании благ для себя иль ближнего, но в одном лишь дарении себя сущему.

Наиболее действенная молитва, стало быть, есть не мольба, но радость. Не просьба, но дар. Не обусловленность сделки, но безусловность отдачи себя.

Чем больше отдашь – тем более воздастся тебе, хотя бы по принципу Вселенского Резонанса. Ибо большее число достигнувших дальнего брега зовов, породит и большее число отражений.

Симметричность бесконечно уходящих в пространство всплесков, плодит нескончанные всплески в ответ.

Посылая призыв, отраженный от множеств, принимаем сторицею те ж.

Заземляя себя на конкретном – заземлишься не воспаря.

Благовестие от Букашки. Грех

Благовестие от Букашки. Грех

Сюр Гном

И се рек Букашка:

Постулат об изначальном Всепрощении и Непорочности изымает, казалось бы, и само понятие греха – за отсутствием состава преступления, как такового. Но касается сие лишь Греха Первородного, коий, и вправду, суть изобретение бесовское, церковниками в канон возведенное. Ибо как иначе сумели бы они столь коварно овладеть душами пасящихся своих, коли не посеяли б в них страх вечный, пред вечными же муками за никогда и ни кем не содеянное. Воистину, трудно вообразить более кощунственное надругательство над любым свободно-мыслящим Я, над кроткими в тупости, смиренными в невежестве и доверчивыми в темени овчарни своей обитателями. Нет ничего более сохраняющего раба в рабе, нежели поминутное, непрестанное напоминание ему о вине его пред Хозяином – вине неискупной, извечной, но, однако же, алкающей непрестанного себе искупления.

Кстати, о пасящихся. Удивительная трансформация стада в паству произошла вовсе не в силу некоей истинной, глубинной, постигшей его метаморфозы духовной, невежество до просвещенности вознесшей. Отнюдь. Она явилась единственно следствием того, что пастухи вознамерились вообразить себя пасторами. В противном – так бы им в пастухах и хаживать. Но они восхотели большего.
Нет ни�%

Благовестие от Букашки. Грех

Благовестие от Букашки. Грех

Сюр Гном

И се рек Букашка:

Постулат об изначальном Всепрощении и Непорочности изымает, казалось бы, и само понятие греха – за отсутствием состава преступления, как такового. Но касается сие лишь Греха Первородного, коий, и вправду, суть изобретение бесовское, церковниками в канон возведенное. Ибо как иначе сумели бы они столь коварно овладеть душами пасящихся своих, коли не посеяли б в них страх вечный, пред вечными же муками за никогда и ни кем не содеянное. Воистину, трудно вообразить более кощунственное надругательство над любым свободно-мыслящим Я, над кроткими в тупости, смиренными в невежестве и доверчивыми в темени овчарни своей обитателями. Нет ничего более сохраняющего раба в рабе, нежели поминутное, непрестанное напоминание ему о вине его пред Хозяином – вине неискупной, извечной, но, однако же, алкающей непрестанного себе искупления.

Кстати, о пасящихся. Удивительная трансформация стада в паству произошла вовсе не в силу некоей истинной, глубинной, постигшей его метаморфозы духовной, невежество до просвещенности вознесшей. Отнюдь. Она явилась единственно следствием того, что пастухи вознамерились вообразить себя пасторами. В противном – так бы им в пастухах и хаживать. Но они восхотели большего.
Нет ничего страшнее и опаснее посредственности, облаченной властью и наделенной силою.

А грех? Есть ли он, и каков? Есть, как и есть праведность. Ибо Свобода не есть вседозволенность и отсутствие рабства не есть отсутствие морали.

Грех малый, услышав Зов, не распознать суть и назначение его.

Благовестие от Букашки. Власть

Благовестие от Букашки. Власть

Сюр Гном

Се рек Букашка:

Сказано вам: любая власть от Бога. И служа сильным мира сего, послушаетесь Господа. Воздавая сильному, Промыслу Божиему споспешествуете. Подчиняясь – благоденствуете.

Я же говорю вам – любая власть от обратного и противного духу. Служа власти неправедной – неправедности способствуешь. Воздавая им – оскверняешь Бога-в-себе. Подчиняясь – привносишь Тьму, поощряя пришествие её.

Сопоставьте религии мира. Могут они разниться в целом и в частностях – от имен и количества божеств почитаемых, природы их, характеров и атрибутов, культовых обрядов и структуры церковных иерархий, верованиях и обычаях захоронений, посмертных путях души и сводов напастей, грозящих за прегрешения её…

Воистину, неисчислимый рой, противных друг другу Истин.

И лишь в одном строжайшем повелении сходятся они меж собою схожеством поразительным: любая власть – от Бога. Подчиняйтесь сильным мира сего, ибо они – помазанники Божии. Все – от Конфуция до фараонов египетских, от царей иудейских до жрецов майя, ацтеков и инков, от Папы до язычных шаманов Африки, от жриц Кибелы до жриц Кали, от каннибалов Соломоновых островов до Ришелье. Во все времена. Аминь!

Красноречивое единомыслие, не так ли?

Уже одно это могло бы отверзть очи пасущихся, коли б очами их владел разум, страхом кабальным не помутненный.

Сколь же ничтожными в лишении самости своей выявились сотни и тысячи поколений, растивших души свои в извечном рабстве, страхе и пресмыкании, коли восприняли они чистую ложь за величайшую из Истин, темень вселенскую – за Свет негаснущий,

Благовестие от Букашки. Пришествие

Благовестие от Букашки. П�

Благовестие от Букашки. Пришествие

Благовестие от Букашки. Пришествие

Сюр Гном

И се рек Букашка:

Представилось очам моим, будто все Пророки и Основатели, Провозвестники да Богоизбранники Великих религий человеческих снизошли во юдоль земную, дабы узреть следствия да последышей трудов своих.



И вот, снизошел Будда.

Хорошо, что учил бесстрастию, да и Сам в том преуспел зело, ибо увиденное мало бы чем напомнило Просветленному исконное Его Учение. Храмов купола златом светятся, колеса молитвенные со трещотками в коловерчении несмолкающем; танки цветастые Ад с ракшасами в деталях расписывают, стращая прихожан ужастиками, вместо того, чтоб призывать к Освобождению; монахи милостыню попрошайничают, разделясь меж собою шапками: те, вот, с красными, эти - с жёлтыми, друг на дружку глядят, опасаючись; множество умных книг, но ещё больше суеверий и догм, покрывающих глупость обрядами…

Однако, всего более уязвил Его культ Свой Собственный. От святая святых Храмов до беднейших лачуг, везде и повсюду – Он. Золотой и нефритовый, каменный, глиняный и бронзовый, гипсовый и латунный, сахарный, шоколадный, рисовый… И не просто изображение Его, изрядно, кстати сказать, искаженное да истасканное, преумножили, - так ещё и сделали Его предметом поклонения, центральным объектом культа! Его, Коий учил, что нет и не было никакого Бога-Творца, что Вселенная изначально разумна в цикличной вечности своей, что единственное поклонение возможно постижению самой мудрости, а устремление – к отрешению во спасении, указуя Путь к избавлению от страданий земных, дабы вырваться сумел человек из порочных кругов сансары, да воспарить, в Абсолюте истаивая,

Благовестие от Букашки. Потомки

Благовестие от Букашки. Потомки

Сюр Гном

Сек рек Букашка:

И простерся Я взором своим в эпохи грядущие. И узрел в одночасье поджидающее вас, человеков, во темени лет ваших. И отворились предо мною картины разные и пречудные, суть коих одна: дни ваши сочтены. Ибо нет и не было на земле существ более ненасытных в уничтожении собственной среды и друг друга, нежели существа людские. Посему, срок ваш будет короток, а конец постыден столь же, сколь справедлив и закономерен. Ибо воздастся каждому по делам его. Так что, ничего хорошего для себя не ждите – просто потому, что ничего хорошего для Космоса и мира на протяжении всей вашей короткой, кровавой и разрушительной истории, как вид, вы не сделали. В отличие от животных и растений, обогащающих среду обитания своего, насыщающих почву минералами, а воздух кислородом, - человек, напротив, истощает все минералы планеты, взамен отравляя и землю, и воздух и воду ядами и отходами собственной жизнедеятельности. Так что, по всем критериям и меркам вселенской справедливости – чем скорее вы, - уроды мирозданья, - сгинете с лица земли – тем свободнее и чище задышится всем прочим её обитателям, жившим на ней, кстати сказать, много раньше вашего. Даже если аргументом в свою защиту, вы выдвинете тезис о собственной уникальной разумности, - даже тогда не будет он фактором, компенсирующим и в малой степени несомый вами вред. Однако, думается, что разумность предполагает в себе, напротив, бережное и чуткое отношение к миру и всему живому. Род же людской видится мне, Букашке, апофеозом обратного.

Каллиграфия чувств

Каллиграфия чувств

Сюр Гном

Каллиграфия чувств


Вот бы измыслить сущее, где всякий уходящий из той в иную прощался бы одним, сотворенным собою всеобъемным, немным звукожестом, коий вписал бы в себя и все с ним виденное-слышанное-произошедшее, так и все, что сотворивший сие полагает-разумеет-чувствует о приключившемся с ним в жизнии. Этакая личная, уникально-неповторимая печатка – моментальный подарок уходящего миру, присовокупляющаяся при уходе к неисчислимому подобию во хранилище. И запечатлеваема она не иначе, как на кристалле сутей.


Вот, обретаешь себя во Хранилище. Вожделеешь нечто такое, сродное, а то и, напротив, вовсе досель неведомое, кристалл самовенно притягается к вожделенному, и вот уж ты всепричащаешься кристаллом, постигая искусством восприятия искусство постижения жизни иного. И всё это за один всеохватный миг.


В бытность же свою живущими, до ещё как уйдя, изъяснялись бы облетными мимолетностями, столь же емными, но ограниченными местовременьем. О словах же, а тем уж более о последовательном начертании их буковками, воспоминали бы, как о замшелой архаике, едва ль не мифическом образе излитья себя во вне теми, древними, кои не могли и умели иначе, и чьё каждое слово писаное множило в себе непонятия, искажало оттенки смыслов и несло к во вне вовсе иные конечности, нежели те, излиянные разумом чувств его изначальные. И тогда, в древности, миры и сокопища излюдные терялись в непониманиях искажений разностей, громоздящихся вкруг себя непояснищем, вплоть до единого, всетотального во объятности своей искаженьица.

Каллиграфия чувств

Каллиграфия чувств

Сюр Гном

Каллиграфия чувств


Вот бы измыслить сущее, где всякий уходящий из той в иную прощался бы одним, сотворенным собою всеобъемным, немным звукожестом, коий вписал бы в себя и все с ним виденное-слышанное-произошедшее, так и все, что сотворивший сие полагает-разумеет-чувствует о приключившемся с ним в жизнии. Этакая личная, уникально-неповторимая печатка – моментальный подарок уходящего миру, присовокупляющаяся при уходе к неисчислимому подобию во хранилище. И запечатлеваема она не иначе, как на кристалле сутей.


Вот, обретаешь себя во Хранилище. Вожделеешь нечто такое, сродное, а то и, напротив, вовсе досель неведомое, кристалл самовенно притягается к вожделенному, и вот уж ты всепричащаешься кристаллом, постигая искусством восприятия искусство постижения жизни иного. И всё это за один всеохватный миг.


В бытность же свою живущими, до ещё как уйдя, изъяснялись бы облетными мимолетностями, столь же емными, но %D

Каллиграфия чувств

Каллиграфия чувств

Сюр Гном

Каллиграфия чувств


Вот бы измыслить сущее, где всякий уходящий из той в иную прощался бы одним, сотворенным собою всеобъемным, немным з�

Ещё один засохший

Ещё один засохший
Сюр Гном
как бы сценарий для полу-немого кино, нескольких произвольных камер и подсветки


Место действия. Некогда уездный, но потерявший себя городишко, заспанный, опустившийся и позабытый. В таких даже самый центр, состоящий из кое-каких условно-кирпичных строений, вплотную подпускает к себе бревенчатые домишки с приусадебными участками, дворами, заборами, зарослями двухметровой крапивы, резеды, лопухов, подорожника, ромашек, а также собаками, кошками, козами, птицей и пр.

Время действия. Лето – пыльное, разморенное, недвижное.

Действующие лица и не очень. Обитатели городишка и он, везомый.

Съёмочный реквизит. Несколько плыпарящих по городу и над камер, прожектора подсветки и невпопад бродячие микрофоны. По меньшей мере, половина из всего этого функционирует не всегда и не вполне, так что лишь один Режиссёр знает наверняка: проистекает ли то по нерадивости ответственных или по причине его собственного режиссёрского замысла. Впрочем, никто не жалуется: неполадки с аппаратурой как нельзя лучше вписываются в атмосферу царящего запустения, жары, пота, прокисшего кваса, сводящей скулы скуки и всеохватного пофигизма. Всё это остаётся за кадром, но ясно и так.


***


Первый кадр – тусклый, размытый, пастельный, - упирается в пыльную дорогу. Пыль, покрывающая её, настолько густа и вездесуща, что непонятно – то ли под нею напрочь запорошенный асфальт, то ли булыжная мостовая, а то ль и вправду грунтовая проселочная: городишке оно без разницы, с него станется…

Он и она


Сюр Гном

ОН и ОНА


ОН

Он жил. Стены в книгах и картинах, ковёр, свечи.

Нередко, он подолгу застывал перед зеркалом, не любуясь – созерцая, выискивая. Ибо самой большой загадкой для него был он сам. Кто он? Откуда? Зачем? Какова тайна его происхождения и появления на свет? Почему он тут и теперь?

Он бродил по городу, наматывая на подошвы вервие пыльных улиц, паутину туманов, морось дождей... Каменными ущельими, во тьме неоновых реклам, вдоль букетов светофоров и соцветий фонарей, мигания витрин и пропастей высотных зданий... мимо... мимо...

Он заглядывал в глаза ночных незнакомок, с лицами зелёными и серебряными в неверном свете и читал в них пустоту, одиночество и томленье...

"Манекены, - говорил он себе, - манекены сбежали с витрин и бродят по городу. Но почему так много?"

Когда квази-жизнь уже грозила захлестнуть его нейлоновой удавкой, а пустота в нём ширилась полыньей, тогда, одним внезапным неуловимым движением он сворачивал на бульвар Непорочных Душ.

На третьем пролёте слева рос огромный вяз, необхватный, добрый.

Он притрагивался к нему рукой, вдыхал аромат плесени и, обходя его в пол-оборота, вёл пальцами по мягкому мху...

По ту сторону вяза всегда оказывался парк. И всегда – предзакатный.

В парке был пруд, на пруду – утки, на утках – закат. Утки плавали парами – уточка-селезень, уточка-селезень. Зачарованные закатом, они плыпарили по пруду, вглаживая закат в воду, меся её лапками. Настоенный на закате, пруд, и после наступления сумерек, теплился собой, ронял отсверки кармина в глубокую синь.

Круги во глади вод…

Круги во глади вод

Сюр Гном

У него волосы цвета истомлённой порохом стали. А может, истолченного в пепел праха?

Он сидел у озера. Сидел, и недвижно глядел в отражения вод. Впрочем, нет, не недвижно. То и дело, он нащупывал слепою рукой мелкий камушек и неспешно ронял в гладь. Именно ронял, как роняют каплю во дно колодца, как роняют слово в бездонность смыслов, как роняют платок прощанья на обрыве ветров разлук. Вот так ронял.

Я подошёл и встал рядом.

Ещё один излёт руки, ещё один оброн и канул…

Тишина… лишь круги по воде…

«Что он делает? – спросил я себя. – Считает вечности? Свивает пульс дыхания того, что за и гранью всяческих дыханий? Вершит цепочки волновых последий, лишенных изначальности причин?»

Я заглянул ему в глаза. И отшатнулся. Не стоило этого делать. Я был готов увидеть всё, что есть: глаза слепца, слепящие бельмом, иль сросшиеся непроглядьем веки, иль настежь распростертые очей гноящихся зияющие зевы… Всё было бы понятно, хоть и жуть продрала бы меня калёной стужей... Но то, что я увидел…

Глаза и впрямь огромнились насквозь, в туда, где здесь исконь не обитало. Цвета иссиня исчерненной серости, они полнились половодьем вод. Там, глубоко, внизу, текла река. Не озеро, как здесь, не море, не ручей – река необычайной широты и столь же непронцанной мери мрака. Она текла подземностью пустот, как в горе гор произрастает камень, как корень источает исподволь распад базальта самостью себя. Вот так текла.

Рябь на воде


Сюр Гном

Рябь на воде
эскиз ненаписанного либретто для невесть чего и в скольких частях


Знает ли птица, что птица она?
Знает ли ветер, что ветром летает?

Илья Бокштейн


Декорации.

Зеркало. Невесомо подвешенное в лишенном всяких ориентиров Пространстве, - оно излучает самодостаточность «вещи-в-себе». Как и Пространство, зеркало не обременено сколько-нибудь обуславливающими его рамками оправы. Тем не менее, эти последние, всё же, подразумеваются самою неуловимой конечностью форм. Одно ясно точно: оно пребывало здесь испокон истока времен, чему подтверждением служит покрывающая его пыль – столь же благородная и древняя, как и оно. Впрочем, покрывает не настолько, чтобы лишить его возможности отображения в себе окружающего Бытия, а из него, из зеркала, давать просматриваться отделяющей его от Бытия и, стало быть, от нас, амальгаме. И наоборот.

По мере не-развития событий, на него, то и дело, бросается взгляд: то – беглый, опасливо-пытливый, то – долгий, задумчивый, созерцательный. Зеркало от этого не меняется.

Пространство. Лишенное всяких ориентиров, параметров и определяющих себя характеристик, Пространство являет собой некую условную Х-мерную канву – местобытие вещей и со-бытий, ежели таковым и впрямь вздумалось бы случиться быть. Что сомнительно.

Водная гладь. Ни чем не отличимая от Пространства над, под и окрест себя, она, всё же, не достигает степени полной неотличимости и исчезновенной слиянности с окружающим, в основном, ввиду посещающей себя Ряби.

Безвременье - 1


Сюр Гном

БЕЗВРЕМЕНЬЕ

1.

На семнадцатом бреге безвременья его леса посинели. Раньше они, как и положено, были оранжевыми, с сиреневыми подпалинами на сгустках, а тут, вдруг, взяли и посинели. Впрочем, посинели не только леса, но и всё вокруг: венчики стожков на полях, маленьких, по грудь высотой, которые он, почему-то, называл "стеньки", сам не зная – откуда пришло к нему это странное слово, казавшееся единственно подходящим; посинели и сами поля, и колыханье над ними трав и былинок, и мельтешащих в над ними синевою мошек... Посинел и сам воздух, точнее, источаемый им свет. Небо стало непроницаемо-тучным, тёмно паточным, ультринным... А свет... свет стал пронзительно ясным, цвета той ничем не замутнённой синевы, что только и бывает, что у снега в ярко-безлунную морозную ночь.

Синим стал и он сам, т.е. его руки, ибо только руки свои он и видел, остальное лишь подразумевалось его заиндевевшим, как свет сознаньем. Своими напрочь просиневшими руками, медленно бредя по полю, он теребил звенящие под ветерком "стеньки", едва касаясь их, словно страшась надломить, настолько казались они хрумко-ломкими, инейными, неживыми. И руки его, недокасаясь венчиков, тоже казались ломкими, пре-призрачными, истаивающими. Наверное, так казалось ему потому, что они просвечивали тонко выбеленной синевою костей, очень хорошо и правильно сочетавшейся с воздухом и всем вокруг. И это вселяло покой.

То и дело он бросал взгляд на видневшуюся невдалеке опушку леса, которую теперь, посиневшую, называл "окалиной". Раньше, когда была она рыже-сиреневой, - была, как и положено, опушкой. А теперь, вот – окалина.

Безвременье 2

Безвременье 2

Сюр Гном

2


Он плыл над степью одуванчиком облетелого смысла. Облетелость пушистилась шаром, приглаженная тёплыми ветерками, что подбадривали его ладошками ладности всё дальше, вдоль выпуклости ненавязчивых струй, в пространную темень. Собственная округлость, предполагавшая равнозначность всех величин при полном отсутствии углов, - конфликтов, контрастов и трений, - поощряла приятие разностей с безусловностью благого неведенья, ибо только оно, - ни на миг не познавшее боль, - и способно одаривать внешность непорочным покоем себя.

Где-то над ним, далеко, возлежал отдыханный простор. От него исходила отрада, источая во вне то-и-дело-креплённые волности. Они, как и всё вокруг, сопрягались в гармоничное с целым и, умножая благость, преображались в то, что воспринималось невзначайными запахами, а сеемая ими нега делала их благо-уханными, т.е. наделёнными не только способностью даровать аромат, но и издавать звуки, улавливаемые, как разные видности уханья, очень хорошо усматриваемые именно в такие, вот, бессветно-волнистые ночи.

Впрочем, ночь была темна не вполне. Сям и тут отсверкивались в ней степные огоньки, - кромешные, непроглядные, - то ли отблески сверченья сверчков, светляками шмыгавших в укромностях, то ли призрачные отголоски всё тех же ароматов волнистости, порождённые самою же степью и слетавшие с небес отражёнными гранью искринками.

Ароматная, посверкивающая огоньками темень, стало быть, окутывала его всего, а он летел...

Палка о трёх концах. Фантазия в стиле Гофмана


Сюр Гном

Я гляжу очами духа изнутри во внутрь и вижу себя сидящим в парке. В моих руках старая, отполированная временем палка с увесистым медным набалдашником. Неяркое солнце славной осени заставляет палку отбрасывать бледную тень. Дымка, сквозящая чрез солнце, дрожанье моей руки, а может, и самой земли, делают тень зыбкой и колеблющейся, предавая ей чёткое подобие самостоятельности так, что кажется: тенистая палка живёт своей жизнью и лишь одна точка – точка произрастания – роднит её с той, деревянной, что у меня в руках.

Самая естественная мысль приходит мне на ум и я принимаюсь чертить палкой на земле... палку. Тенистое отражение служит мне моделью и я срисовываю с него контуры так, словно бы палка рисовала автопортрет, смотрясь на саму себя в мутное зеркало при свете колеблющихся свечей.

На земле проступают очертания третьей палки – земляной. Размерами, формой и даже окраской она в точности повторяет два своих оригинала – деревянную и тенистую. Пятнистая игра листвы по земле, шелест лужиц света и тьмы, придают ей подвижность и она, как и две её предшественницы, облекается кожей самости.

Лишь одна точка – точка произрастанья – роднит её с той, деревянной, что у меня в руках и с другой, тенистой, что избрала свой путь, влекомая солнцем.

Точка произрастанья, точка единения и сродства, узловатой мудростью замыкает на себе косичку реальности. Из того места, где деревянная палка упирается в землю бутоном трепета растёт чудное триединство.

Я созерцаю его и ласковая гордость преисполняет меня всего: я создал чудо – палку о трёх концах !

Картинка четвёртая. Шаман

Картинка четвёртая. Шаман

Сюр Гном

У шамана три руки
И крыло из-за плеча,
От дыхания его
Разгорается свеча.
И порой он сам себя,
Сам себя не узнает,
А распахнута душа
Надрывается, поет.

Шклярский

Мы шли вдоль дороги, когда увидели его. Я сразу понял, что перед нами шаман: грязные драные джинсы на босу ногу, линялая футболка с Эльвисом, чёрные ногти, патлы и круги под глазами, - такими же чёрными и мутно-матовыми, - ошибиться было невозможно: шаман так и пёр из него всего.

Он остановился внезапно, не дойдя до нас каких-нибудь четыре шага и пригвоздил к месту серией тонких, узконаправленных взглядов. Казалось, лучи лазера, лимонно-чёрные, глянцевые, сплели вкруг нас мгновенную паутину и не только обмерили и заставили застыть, но и высветили нас наизнанку, всё наше тайное и явное, а мы... мы просто не могли пошевельнуться. При этом вовсе не было ощущения скованности или принудительного паралича, не были мы и загипнотизированы. Просто, мы очень чётко и ясно поняли: двигаться нам не следует. А следует стоять. Стоять и ждать продолжения.

- О-о!, ты шаман! – сказал шаман, указывая на меня всей изломанностью длинного пальца с острым ногтем на конце, так что мне показалось, будто чёрная молния просвистела в воздухе меж нами и впиталась неслышно в мою дальнюю ауру.

- Да, ты шаман! – повторил он тоном, точно соответствующим его движениям: одновременно обличительным, уважительным и предостерегающим. – Я вижу твою песочную палочку!

Картинка пятая. Шорох или проверка на трусость


Сюр Гном

Сейчас, когда я вспоминаю всё это и пытаюсь восстановить цепочку событий, приведших к тому случаю, о котором хочу рассказать, думаю, что всё началось с Бориса. Не настои он тогда на своём – ничего бы не было.

Борис Хараш был узник Сиона*, потерявший руку в сталинских лагерях. Крепкий, лысый, спокойный и добрый, с умными, проницательными глазами и ненавязчивым юмором, он любил закладывать за воротник и удивительно походил на Галича.

Было ему тогда лет под шестьдесят и он вёл наш русский класс. Нет, он не был учителем, никаких предметов не преподавал. Просто был ответственным за нас во всех смыслах перед администрацией интерната, дневал и ночевал с нами, был молчаливым свиделем всех наших проделок, знал всё обо всех и... учил нас неизмеримо более важным вещам, чем математика, иврит или Танах**, - он учил нас мудрости бытия.

Когда я приехал в Алоней Ицхак (так назывался наш интернат), - первый человек, который меня встретил, был Борис. Он должен был определить в какой класс я пойду: в 11-тый или в 12-ый, последний. По возрасту мне полагался 12-ый: мне было уже 17,5, шла зима, середина учебного года, к лету я мог бы уже закончить школу и...

Но Борис был за то, чтобы я шёл в 11-ый. "Куда ты спешишь? – сказал он, - ты совсем недавно в стране, подучи язык, влейся в атмосферу, не будет ничего страшного в том, что ты потеряешь год, зато почувствуешь себя гораздо увереннее".

Я запротестовал: меня оскорбило подозрение в незнании иврита: как же так, ведь я уже приехал с ним, целых пол-года лихорадочно изучал в подполье, ловя на лету, вспоминая генетической памятью, дыша им,

Жук по имени Жак или история одной любви

Жук по имени Жак или история одной любви

Сюр Гном

Светлане Кушнарёвой посвящается

Иллюстрация Ирины Смирновой



Глава первая

Жак

Все были жуки, как жуки, а этот... не по годам маленький, щуплый, с угловатыми неоформившимися конечностями, выпученными глазёнками и вдвое больше обыкновенного сенсорными усиками, - он походил на странного мутанта, карикатурную пародию на собственное отражение. Отражение это явственно читалось в глазах его сверстников, в уничижающих взглядах и едких, насмешливых замечаниях или, напротив, в нарочитом незамечании, глухой отстранённости.

Но главное было не в этом. Будь Жак только лишь несуразен, со сколь угодно отталкивающей внешностью и повадками, - вряд ли это повлекло бы за собой столь тотальное неприятие. В конце концов, существовали десятки и сотни видов жуков и других насекомых самых разнообразных форм и расцветок, так что особой ксенофобией никто из них не страдал: чего только они не видели, с кем только не сталкивались...

Нет, дело было совсем не в этом, а в том, что Жак был... другой. Инаковость его проявлялась во всём – от мельчайших деталей поведения до глубинных, нутряных матриц психики. Что здесь было причиной, а что следствием, - не смог бы сказать никто, и меньше всего – он сам, ибо сам он никаких патологий за собой не замечал. Ход его мыслей и поступки, эмоции и их проявление, - представлялись ему, как раз таки, самым естественным и логичным, а неприятие его окружающими порождало поначалу не более, чем лёгкое недоумение и смутную досаду.

Шёл по городу волшебник



Сюр Гном


Настоящая статья и приложение к ней в несколько сокращённом и прискорбно искаженном варианте видели свет в "Иерусалимском журнале" №10 за 2002 г. Ниже приводится полный текст, содержащий:

1. Статью "Шел по городу волшебник"
2. Пояснения к стихам
3. Стихи:

a. триптих "Шагал" (Ш 1-3 - факсимильный Бокш. - ксерокс)
b. "Шагал-4 или Фантазии по темени плетня", образующее тетраптих.
c. "Шагал-5" ("Шагал-3" в бокштейновской нумеровке, в книге "Блики
Волны", стр.205)
d. триптих "Кирико" (1-ая, 2-ая створки - факсимильные
бокштейновские)
e. Vivrista ("Блики Волны", стр.314)
f. "Виврист-2" или танцующий Бокштейн } два стиха
g. "Монах" } посвященные Бокштейну
h. "Монах и странник" - по мотивам Бокштейна
i. Монах и Странник - Бокштейн - 2 версии.


Шел по городу волшебник

Я и сейчас вижу его. Вот, завернул за угол. Цвета залежалой
тель-авивской пыли и такого же запаха. В одеженке с чужого плеча, в полу-безумной бороде в звездах. Магическими пассами птичьих ручек он творит и гонит перед собой слова. Мечтатель и странник ("странный человек, не похожий на других"), он хворостинкой слова погоняет чудеса. Чтоб не разбежались. Чудесам хорошо с ним, в этом странноприимном закутке, где нет машин и телефонов, попоек и зарплат, долгов и связей, где дома угловато летят в космос, плоскости пересекаются, рождая цвета и запахи, где Судьба и Время, Пространство и Образы Вещей играют в чехарду и творят тесто мира, замешанное на красоте и гармонии. Где все так чутко и хрупко, что "балка обрушится, если чуть прислушаться".

Изнанка радуги. Мальчик и скрипка


Сюр Гном

Они всегда были неразлучны: мальчик и скрипка. Он сбегал с опостылых уроков музыки или просто из дому, и шёл к морю. Там он разувал башмаки, закатывал штанины до колен и брёл по кромке прибоя так, чтобы волны нет-нет, да и облизывали ему ступни. Он вдыхал солёный ветер, скользил взглядом по излетьям пенных гребешков и слушал чаек. По мере его продвижения на север, их крики становились всё пронзительней, сопряженней друг с другом, или так, по крайней мере, ему казалось. Перебравшись за по ту сторону трёх молов, он добирался до марины. Десятки, сотни парусников толпились там, словно гнездовье гигантских, убеленных оперением птиц, - от крохотных лодчонок в два весла до блистательных великолепием яхт, даже со спущенными, зарифленными парусами выглядевших, как невесты на выданье. Лес разностойных мачт раскачивался в такт внутренним биениям судов и их откликам на волны и ветер. И, - будто бы совершенно невпопад покачиваньям, - разносился перезвон реллингов. Его-то и приходил слушать мальчик.

Попав сюда впервые, он, как и все по началу, не усмотрел в перезвоне ничего кроме тонкой, мелодичной разноголосицы. Но он был слишком чуток до всякой гармонии, дабы не распознать: яхты не просто звенели под ветром, - они вели разговоры друг с другом! И не просто разговоры, а нескончаемые песнопенные баллады о приключениях и странствиях, о счастии вечных скитаний, обо всём, что случалось видить и пережить им и обитавшим на них людям в безбрежных зеницах морей, в портах, берегах и странах, под запахом всех ветров… Но и это было ещё не всё: ведя бесконечные перезвоны, яхты делали это так, что создавали одну,

Изнанка радуги. Перекрестья


Сюр Гном

Я медленно бреду по улице, весь - в глубоком чтении книги, ни чуть не замечая, что приближаюсь к неминуемой встрече с фонарным столбом. В каких-нибудь десяти сантиметрах от него что-то резко меня останавливает. Я замираю и обнаруживаю, что чуть, было, не врезался. И тут же ощущаю на себе чей-то взгляд. Я поднимаю голову и вижу, что за мною пристально наблюдает удивительно красивая девушка. На губах её играет лукавая усмешка: она всё видела с самого начала, но решила не вмешиваться, решив поглядеть: что будет? Мы обмениваемся тёплыми улыбками пониманья.

Девушка не знает, что со столика в кафе напротив за нею наблюдает парень. Наблюдает уже давно, с того самого момента, как она наблюдает за мной, а может и раньше, безотносительно.

Со второго этажа дома напротив на парня смотрит школьница: уж больно красив. Она не видит куда смотрит парень, да это ей и не важно. Она полностью поглощена своим занятием и знать не знает, что с далёкой многоэтажки её созерцает в бинокль один странный тип. Он делает это уже давно, обречённо и безнадёжно.

Считая себя профессиональным наблюдателем, он был бы крайне удивлён, узнай он, что и сам является объектом наблюденья: из окна дома, ещё более высокого, чем его, за ним следит женщина. Следит очень пристально, не упуская ни единой детали. Скучающая домохозяйка, она, начитавшись детективных романов, возомнила себя ушлым сыщиком и, за неимением истинных преступников, выискивает воображаемых, строит конспиративные теории и дополняет собственной фантазией все недостающие звенья.

Изнанка радуги. Рисующая на асфальте


Сюр Гном

Она рисовала их на асфальте. На асфальте улиц и мостовых, на плитках тротуаров и стенах домов, бетонных заборах и ступенях, даже на столбах освещения и опорах рекламных щитов, - на всём, что подсовывал Город под руку и взгляд. «Подумаешь, скажете вы, - всего-то лишь обычное граффити ещё одного одержимого». «Нет, не обычное, - отвечу я вам, - совсем не обычное». Настоящее граффити – всегда лозунг, крик, протест, насмешка или призыв, – этакий рисованный афоризм, трепещущая на стене мулета, направленная в зрачок обывателя. Да и не рисуются они вовсе, по большей-то части, а наносятся на заранее заготовленный трафарет красной иль чёрной краской, скрытно и второпях, - точь в точь, как учат тому в Лавке Анархиста, что в Сяком переулке.

Она же рисовала открыто, у всех на виду, ни чуть не торопясь, но и не мешкая, так, словно рука её выводила линии наизусть, по памяти, и конечный результат отчётливо видился очам её духа, так что для задержек просто не было повода, разве что… наткнётся на трещинку в асфальте, выпуклость или щербинку, пятно или что другое, нарушающее плавность. Тогда она замирала на миг, оценивая, и тут же продолжала вновь, учтя «непослушность», гармонично вписав её в целое. И всякий раз целое чуть менялось, вбирая в себя «непослушности». Но как, на сколько, в куда? – знала лишь она сама.

Её творения не сопровождались ни надписями, ни подписью создателя, как то бывает обычно на расписанных стенах домов по заказу управы. Такое ей бы и в голову не пришло, да она-то и писать не умела, ни писать, ни читать. Ведь ей от силы было лет пять, а то и того меньше.

Последний клоуз-ап. Кино в чёрно-белом


Сюр Гном

Камера медленно движется вдоль каменистого поля. Вид сверху.

По полю бредут двое: человек и его собака. Камера то наплывает на них, высвечивая чёткость, то уходит назад и вверх, размывая силуэты.

Человек ведёт собаку на очень короткой, рваной верёвке. А может, то она ведёт его, т.к. идёт впереди.
Собака смирна и понура. Гнёт голову к земле.

Всякий раз, как собака становится голодна, она принимается тихо выть и человек бросает ей кусок мяса.

Как зовут человека совсем неважно. Но собаку зовут Судьба.

Хоть пейзаж, по большей части, пустынен и непригляден, время от времени, на границе кадра, на нём проявляются, словно высвечиваясь из ниоткуда, иные путники. Каждый – со своей собакой.

Большинство из них проходят вдалеке, никак не затрагивая человека. Но некоторые пересекают его путь в непосредственной близости.

Время и опыт научили человека проницательности и он уже давно умеет определять встречного по его собаке, а не по нему самому.

Да, человек смотрел на собак и постигал природу хозяев.

Добродушные, бесхитростные дворняги; шелудивые и отчаявшиеся; злобные, трусливые и одичавшие; обжоры и хамы; снобы и неженки; запуганные параноики и непредсказуемые невротики, способные на внезапные вспышки бешенства; тупые, но преданные; смышлёные, но хитрые; флегматы и блудливые...

Он знал их всех...

Завидев друг друга, собаки настораживаются, напрягаются, внюхиваются. И часто, задолго до того, как их хозяева приходят к тому или иному мнению в отношении человека напротив, собаки уже давно решили: что и как.

Буравчик


Сюр Гном

Есть у Галича один шедевр с подзаголовком «История, услышанная мною в привокзальном шалмане». История, которую расскажу вам я, была услышана мною, хоть и не в привокзальном, и даже не в шалмане, но во вполне соответствующем ему современном эквиваленте, - отменном респектабельном пабе, одном из тех, чьи тёмные, едва проглядываемые снаружи окна, влекут полумраком уединенья, а тусклое поблескивание благородной меди сулит тихий, исполненный хорошего вкуса комфорт, - точь-в-точь, как подаваемый там «гинес» или отборное ирландское виски. Заведений, подобных этому, гнездится не менее дюжины по витиеватым улочкам, сбегающим к морю. Но я всегда оставался верен этому – «Принц Уэльсский», - и совсем неспроста.

Когда-то, почти двадцать лет и три войны тому, именно он оказался единственным местом во всём этом безбашенном, спесивом, зазнавшемся мегаполисе, величающем себя не иначе, как «Город-без-передышки», - не побоявшемся остаться открытым в первые дни и недели самых сильных ракетных обстрелов, когда все крысы бежали в рассыпную кто куда, а я, с коробкой противогаза наперевес, тщетно искал хоть какой-нибудь драный угол, где подают пиво или чего покрепче. Тогда я, помнится, устремился на его притушенный, забрезживший мне сквозь перекрестия клейких лент свет, как на маяк вселенского спасенья во тьме ночей, никак не меньше. Войдя внутрь и встретившись взглядом с толстяком за стойкой, взглядом, полным тоски и уныния, - я улыбнулся ему, как старому другу, хоть и видел впервые в жизни. «Привет, - сказал я, - я приглашаю тебя на пиво!» «Нет уж, - ответствовал мне тот, - это я приглашаю тебя на пиво!

Любите ли вы лужи? Отрывок из повести


Сюр Гном

Сейчас, по прошествии времени, - существование которого я отрицаю в принципе! - мне кажется, что всё началось с того, что я нерасторопно ступил в лужу. Нерасторопно? Не уверен. Кто из нас, будучи малышом не испытывал наслаждения, более того, щенячьего восторга, топая по лужам, с силой шлёпая по ним резиновым сапожком и наблюдая с торжеством Творца, как, порождённые нашим необузданным вторжением в мутную гладь, возникают фейерверки радужных брызг, летящие во все стороны, ляпающие нас самих и всё вокруг, вселяющие в нас уверенность в том, что мы - фактор, что среда - податлива и подвержена изменениям, что в нашей власти лепить её и перестраивать по собственному хотенью...Наши цветные ботики попирали глубь озёр и заток и те подчинялись неоспоримой силе... То было упоенье... Думаю, в каждом из нас, глубоко под толстой коркой рациональности, сколь бы степенными и внешне благоразумными не сделала нас жизнь, - всё ещё обитает тот карапуз, шлёпающий по лужам просто потому, что они - есть...

Как-то раз, в безлюдный дождливый вечер, в тёмном переулке, я стал свидетелем именно такой картины. Пожилой солидный господин, тщательно экипированный для ненастья в плотное пальто, шляпу, перчатки, зонтик и, конечно же, в тяжёлые надёжные ботинки, целенаправленно шёл по тратуару. Но вот, он поравлялся с лужей. Лужа была небольшая, она не перегораживала дорогу, ничего не стоило её обойти. Свет от фонарного столба подёрнул её чёрную, непроглядную глубину лимонно-серебряной патиной. Человек поначалу собрался, было, привычно её обогнуть, как что-то древнее, атавистическое проснулось в нём на краткий миг, проснулось и... пересилило.

Платки на рассвете


Сюр Гном

Этот рассказ написан по мотивам моего стиха, поэтому, сначала – стих... Примечателен он тем, что я, действительно, несколько ночей подряд забирался на высотные здания и с них наблюдал, как рассвет будит город и что при этом происходит... правда, платков не ронял...

В Е С Е Н Н И Й Х О Л М*

Роняю платки с небоскрёба
На город в сияньи кисейном.
Сиренево-синий, кофейный,
Семнадцать минут до восхода.

Капель голубой черепицы...
Бутоны пустующих улиц...
Кристаллы бетонного ситца
Теплеют, платкам повинуясь.

Звенят фонари, распускаясь,
И смутно страшась перемены,
Застынут, в платки укрываясь,
Под сенью витрин манекены.

Бездонное пение яхты
О счастии вечных скитаний,
В платке отразившись, запляшет
Во двориках южных окраин.

И я разгляжу, улыбаясь,
Как маленький чёрный котёнок
Зевнёт, от платка просыпаясь,
И город разбудит спросонок.

В ночь с 10 на 11 марта 1984г.

* "Весенний холм" – буквальный перевод с иврита названия города Тель-Авив.

***

Вы даже не представляете себе, как тяжело подняться ночью на крышу небоскрёба. Нет, не потому, что лифт не работает, лифты, как раз-то, работают. И не потому, что лампочку выбили и темно, лампочек там этих – что на твоей ёлке. И не потому, что...

А потому, что не пускают. Попасть на небоскрёб ночью сложнее, чем проникнуть на сверхсекретную базу или, там, на полигон какой. Не верите? Сами попробуйте. Уж чего я только не делал: и справки о вменяемости и эмоциональной уравновешенности приносил (что, мол, сигать вниз не собираюсь), и монтёрами всякими прикидывался, и взятки давать пробовал – не велено и всё тут!

Требуется обитатель


Сюр Гном

В город N. я попал по случайной прихоти шефа. Впрочем, что есть случайность в этом, растерявшем смыслы свои бытии, да и какой там, к чертям, город! – так, заштатный городишка третьего пошиба, столица собственного захолустья, не на всякой карте и значимый, вот уж вечность, как позабывший помнить, беспробудно завязнув в себе, как только и может то отданный на откуп забвенью и предавшийся забытью островитянин, ревниво оберегающий замкнувший его простор морей от посягновений малейшей суши, словно отторженность, отчуждённость его от всего, сомнительно бытующего где-то мира, - и есть единственно верное, неоспоримое свидетельство собственного его наличия, залог и доказательство того, что сам он – существующий и живой, а не позаброшенный впопыхах реквизит отыгравшего своё театрика, и, не стань этого забвенья, нарушься невзначай забытье, прознай мир об острове, восхоти приобщить его и познать – и конец бытию, было – и нет его, только пыль облетелых обёрток, только прахи теней во тенетах замшелых времён...

Так думал я, бредя ленивой аллеей облупленных лип, как и всё, на последнем излетьи зимы, когда нет уже сил ни на что – ни на вьюги с колючей крупою, ни на лютость недвижимых стуж..., - лишь затишье, да редкий туман, словно память о чём-то былом, но наверно истаяшем всуе, неизбежной, как стылая смерть...

Воротившись в гостиницу, - серенькую и незаметную, как комок прошлогоднего мха, - я тоскливо окинул лобби: притушенные светильники, пыльно-желтые от избытка тщеты; осоловевший от скуки портье; дермантинно-казённая обивка по моде 60-х...

Истома Эроса


Сюр Гном

Прообраз слияния в Одно...


Сонный сосок посасывая,
Вечности теребя,
Ленно лизнул лакомое
Полуокружие дня.

Ланиты сочит истомою...
Каждая – плен ото сна...
Прянно-испитые, томные...
Пепельный полу-пожар...

Млеющие, податливые,
Себя-несущие вглубь...
Вдоль окаёмки бархатной
Полу-искус...

Не-до-истлевший вдосталь,
Неженкой поводя,
Тронул, полу-андрогинный,
Полу-себя.

Нехотя утопляя
Стонущие перста,
Охнули, приотворяясь,
Слипшиеся уста...

Заполыхали настежью...
Прянули, завлажнев...
Бездною ополаскивая
Зев...

Жезл прошил полночь
Воздух обжёг вдох...
Солнце зашлось Морем...
Ох...

19.V.07.

Минет под Вивальди или Утренний Эрос


Сюр Гном

Ах, как давно я не пробуждался
От сонно-сладостного минета...
По утру тебя , утреннюю, пронзая
Стройно облокотившуюся об лето...
Под вечноликующего Вивальди...

Потом, на дремлющей ото всех веранде,
Посреди рассохшегося пылью солнца,
Я возьму тебя, полу-сонную, сзади
И под адажио, ты лозой зайдёшься....

Потом мы спустимся чьим-то садом,
Прихватив козий сыр, маслины, вино...
И под старой смоковницей, на столе дощатом,
Я буду кормить тебя с рук, как не кормил никто...

И ты, улыбку в вине купая,
Едва касаясь, испробуешь чуть...
И соски твои, как козлят стая,
Разбегутся, выглядывая из-под моих губ...

И наконец,
под всеми забытой вишней,
Выждав миг, отдадимся Морфею в плен,
И так, полонённые, не услышим,
Как нас, изнеженных, унесёт Шопен...


***

Ах, как давно я не пробуждался
От сонно-сладостного минета,
Под чарующего Вивальди,
Там, на самом краю лета...

3.VI.07.

Оргазм, плавно переходящий в фугу


Сюр Гном

Продолжение " Минетa под Вивальди или Утренний Эрос"

Пробудившись нечаянно, двоеслившиеся,
Мы ненароком выпрастимся в полу-явь
И солнце, проглядывая сквозь вишни,
Примется нас зайчиками пятнать...

А мы, изомлевшие, перепятнанные
От светотеневой чехарды,
Станем неспешно их, так, выласкивать,
Игриво преследуя... и целовать взаймы...

И вот, незаметно, от зайчика к зайчику,
От шеи к ключице, по бёдрам вглубь,
Я возьмусь за поиски одного, запропастившегося
В пряной мохнатости твоих губ...

И тогда ты достанешь пастушью дудочку,
Что лениво-паряще зовётся "флуер",
И, раскинувшись под листвой полуденной,
Начнёшь несмело наигрывать трель...

И под звуки мелодии переливчатой,
Словно нить Ариадны перебирая,
Мой язык отправится в упоительное
Путешествие лабиринтами в поисках Рая...

И, взаимопроникшись чуткостью,
Мы совъёмся в невообразимый дуэт,
Где музыка, дудочке языка послушная,
Лепестком сладострастия будит букет...

И мы отдадимся репетиции пьесы,
Виртуозно подыгрывая друг другу,
С бесконечными импровизациями на тему
Пред-оргазма, плавно переходящего в фугу...

Пока на какой-то невыносимой ноте
Мой язык не отыщет с точностью до запятой
Точку сплетения всех излётов...

И флуер захлебнётся ликующим ля-бемоль.

5.VI.07.

Кожаная флейта или Эрос после полудня

Сюр Гном

Продолжение "Оргазма, плавно переходящего в фугу"

В на удачу открывшемся нам трактире
Мы отобедаем молодой бараниной
Под имбирем и базиликом,
Сочной, словно не ели её годами...
И ты сидела, как слиток счастья,
Средоточие радости очумелой,
Так, что трактирщик тучный, на тебя пялясь,
Молодел на глазах, скоропостижно немея...
И омладенившись до последней стадии,
На веки овеянный благодатью,
Он, наотрез отказавшись от платы,
Выставит от себя бутыль "домашнего"...

И мы виноградинными холмами
Побредём, по колено в сиесте нежась,
И кони, пасущиеся в серых яблоках,
Сквозь нас проступая, займутся грезить...
По пыли белёсой, прибитой давнишним зноем,
Мимо чинар, смоковниц, зарослей барбариса,
Подсолнухов, одуванчиков, чертополоха,
Туда, где трёхмерность неизбежно теряет в смыслах, -
Мы, - два пятна акварельно выцветшего пейзажа, -
Впишем себя истомлённою негой каплей,
Так, как только то и умеет бумага,
На ветру влажнея, впитывать аква...
И, в попытке запечатлеть мимолётность мига,
Взмахом руки рождая ажурность тени,
Мы прошепчем спаренным полу-выдохом
На последнем заклятьи: "Замри, мгновенье!"...

Заприметив чахлую мельницу под кипарисом,
Старую растрескавшимся уютом,
У ручья, вот уж вечность, как позабывшего
Наслажденье от влаго-себя-дающего, -
Спешимся, возвращая себя жизни,
Благо сия, казалось бы, напрочь выгорела
Под небо-провисшим маревом послеполуденным...

Ступая под согбенный полу-провал свода,
Туда, где тени, слепыми призраками,
Тычутся, тщетно пытаясь познать свободу,
Но, - приговорённые быть застигнутыми
Зевами изодранных светом окон, -
Вынуждены довольствоваться достигнутым,

Русалочка


Сюр Гном


- Бабье племя – штука особая, - говорил мой собеседник, - коренастый, румяный, лет, эдак, под пятьдесят пять; седеющий жёсткий ёжик, боцманские усы, хитроватый прищур... Благостная округлость сочеталась в нём с льющейся через край мужской силой, а уверенные жесты и непререкаемый тон выдавали в нём стреляного воробья, из тех, кого жизнь, если и гладила когда, так больше против шерстки... О таких говорят, что они солят сахар и перчат соль: что б жизнь мёдом не показалась... В полное подтверждение моих мыслей, "боцман" сгрёб веснусчатой лапищей перечницу и щедро затряс её над своей пинтовой кружкой пива. Затем пригубил, в несколько долгих глотков опорожнил её чуть ли не на треть, крякнул, и безошибочным движением воцарил на первоначальное место; янтарная жидкость при этом даже не шелохнулась.

"Асс, - тут же понял я, - может,и вправду, боцманом ходил?"

- Да-а, скажу я тебе, особая... И понять их пытаться – гиблое дело, нашими мужицкими мозгами – так уж точно! – он припечатал свои слова кулаком об дубовые доски. Мой гранёный стакан с джином при этом звякнул, а горка вяленой рыбёшки, лежащая между нами, засуетилась внутри себя, будто бы срочно принялась выяснять отношения и, очевидно ни к чему не придя, распалась веером на составляющие, говоря как бы: вот он, ведь, расклад-то какой, а?...

- Только ты не подумай, что я мужиков за придурков держу, Бог с тобой! Ума в каждом из нас – что у них и в десятке не наберётся!

ХОЧУ!

Сюр Гном


Еду я, значит, на велике, а навстречу мне – щит. Да не просто щит, а огроменный такой супер светящийся монстр. И оттуда, с монстра, свешивается на тебя, чуть ли тараня на ходу, офигенная такая тачка, да что там тачка! – лако-хромо-никелево-титаниевая прибамбасина – продукт на сотни лет опередившей нас внеземной цивилизации, предмет чаяний любого, ущербного в помыслах своих, насквозь промытого рекламой и замордованного инстинктом потребительства землянина-недоумка. Я и не заметил даже, что ОНО собою являло: бентли, ягуар, феррари или наираспоследнейшую модель двадцатитонного самосвала с ракетным приводом. Да и какая, в сущности, разница? Потому как около, я бы даже сказал, подле, непринужденно так, приласкавшись, едва касаясь лаково-слепящего покрытия, стояла… Нет, подобное диво тоже могло быть лишь неземного происхождения… Родом из рая, одетая в счастье, символически обрамлённое неумолимо-вожделенным мини-хутини, - эта, немыслимой красоты девушка улыбалась… мне. МНЕ! «Господи, да что ж это такое происходит-то?», – успело вякнуть во мне ополоумевшее «Я», скоропостижно немея. Изгиб бедра неуловимо перетекал в излёт парящего крыла, неописуемой формы очи в точности повторяли разрез наповал ослепляющих фар, безукоризненная линия талии, словно сама по себе израстала боковым зеркальцем, как орхидея – лепестком желанья, а буфера, истекая овалом… «и ЭТО - улыбается МНЕ?!», - повторило моё стремительно истаивающее естество. «Тебе, именно тебе, кому же ещё? – отвечала мне фея во плоти. – Возьми меня, я твоя, видишь? Ну возьми, ну чего тебе стоит?

Любить нельзя использовать


Сюр Гном


Что ни говори, а красота, всё-таки, страшная сила. Как-то раз, лет тридцать тому, я едва не погиб из-за такой. А всего-то и было, что по ту сторону широкого, оживлённого шоссе я увидел женщину. Точнее, её руки. И даже не полностью, целиком, а одни только кисти. Женщина стояла на автобусной остановке. Она была средних лет, вполне мила собой, но ничего по-настоящему выдающегося в ней не было. Впрочем, всё это я заметил уже потом. Тогда же, в ту самую секунду, я увидел кисти её рук. День был летний, тёплый, она была одета во что-то лёгкое, полупрозрачное, но тёмных, бордово-коричневых тонов. И на этом фоне я и увидел её руки – алебастровой белизны, с длинными, тонкими, идеально вылепленными пальцами, каждый сустав которых был шедевром ваянья, а всё в целом являло совершенство, неописуемое, недостижимое, не поддающееся подделкам и копиям совершенство красоты и гармонии.

Помнится, меня прошибло, как от удара тока, и я, спешивший по каким-то своим, ставшим враз никчемными делам, застыл зачарованным истуканом, не в силах оторвать взор. Одновременно со ступором, я к тому же, ещё и напрочь оглох и, практически, ослеп, точнее, диапазон моего зрения сузился, сконцентрировавшись на окружности около двух метров в диаметре, в центре которой находилось Чудо. Весь же остальной мир попросту испарился, потонув в чернильной темноте и безмолвии.

В следующий миг я, ни сколько не заботясь о том, что нас разделяет мостовая с непрерывным потоком машин, двинулся навстречу этим невозможным рукам, на единственный в мире кружок света во всепоглощающей темени мирозданья.